Кэрол Берг - Сын Авонара

Ночью меня забрали во дворец и заперли в пустой холодной комнате. Наверное, в таких живут судомойки. Медальон и обручальное кольцо забрали, а залитый кровью зеленый шелковый наряд заменили на простое платье и муслиновую рубаху. Я не стану плакать. Не стану.

Утро было холодным и серым, как большинство летних утр в Юкерской долине, но взошедшее солнце быстро разогнало туман. Я поднялась, разбитая и усталая после ночи на грязном полу в хижине углежога. Стряхнуть с себя вызванное сном беспокойство было непросто. Звезды ночи, почему я не могу забыть? Может быть, если я отправлю этого ненормального принца и его суетливого слугу идти своей дорогой, то смогу вернуться в Данфарри и снова все похоронить. Но едва ли. Мой домик казался теперь таким же далеким, как Авонар Д'Нателя.

Тенни с Баглосом этим утром тоже были притихшими — брови нахмурены, плечи сгорблены. Мы передавали друг другу ломти черствого черного хлеба, намазанного размятой фасолью с пореем. Д'Натель не проявил к завтраку никакого интереса, он сидел в проеме открытой двери, увлеченно водя по своей деревяшке острием кинжала.

— Что это он делает? — спросила я Баглоса, пытаясь привести в порядок свою все еще сырую одежду.

— Я спрашивал, но он не говорит.

— Он здоров? Кажется больным… или нет, скорее каким-то похудевшим. — Вокруг глаз Д'Нателя обозначились морщинки. Раньше я их не замечала.

Держась на расстоянии вытянутой руки, Баглос задал принцу вопрос. Д'Натель отрицательно покачал головой, но вместо того чтобы ударить дульсе, что стало уже утренним ритуалом, он одарил Баглоса улыбкой, в которой были искреннее веселье и незамутненная радость.

Лишь улыбка была постоянной у Д'Нателя. Я не знала никого, кто менялся бы так быстро, и не только в настроениях, но и телесно. Он уже не был таким, как в тот день, когда голый появился в лесу за моим домом, и я была готова биться об заклад, что сегодня он выглядел не так, как вчера, позавчера или неделю назад. Сначала я думала, что ему немногим больше двадцати, и из рассказов дульсе так и получалось. Этим утром он казался одного возраста со мной, словно последние дни были равнозначны годам переживаний — так они отразились на его лице.

Баглос не соглашался со мной.

— Он такой, какой есть, женщина. Все остальное твое воображение.

Я заявила ему, что мое воображение не работало столько лет, оно просто не в состоянии изобрести ничего подобного. Правда, этим утром принц впервые за две последние недели побрился. Может быть, в этом причина.

Мы вошли в ворота Юривана, и я не сразу поняла, что изменилось со времени моего последнего приезда. Пестрые каменные постройки университета по-прежнему смотрели на город сверху вниз со своих холмов, в его стенах охотно принимали блистательных мыслителей из всех Четырех королевств. На вымощенных кирпичом улицах свои следы оставило только время, а не война. Замысловатые кованые цветы и звери по-прежнему украшали балконы и стены, цветы так же пышно цвели в нишах. Высокие старинные дома смотрели на прохожих, словно старушки, приглядывающие за внуками. Изменились люди, наконец решила я.

Когда-то на каждом углу стояли ораторы, высказывающие свои взгляды на налогообложение или деторождение, толпились студенты, спорящие об истории или происхождении Вселенной. Не было ни единой таверны, где вдохновенный поэт не строчил бы вирши, подбадривая себя элем, ни одной колбасной лавки, где за прилавком не стоял бы юный философ, готовый поспорить, существует ли в действительности ваша колбаса, если вы не думаете о ней. И у всех находилось время, чтобы послушать.

Теперь было не так. Теперь жители Юривана спешили по своим делам, отводя глаза, продавцы не говорили ни словечка сверх необходимых. Лишь на одном углу стоял потрепанный человек с дикими глазами, он твердил, что звезды уже предрешили судьбу Лейрана и приход короля-философа. Матери тащили упирающихся детей подальше от этого человека. Пока мы с Тенни покупали колбасу и сыр, собираясь вернуться к Д'Нателю и Баглосу, стражники в зеленых мундирах оттащили человека в сторону и кулаками заставили его умолкнуть.

— Юриван больше ничем не отличается от обычного лейранского города, — заметил Тенни, поспешно уводя меня в переулок, чтобы обойти стражников, которые хохотали, пока один из них мочился на скорченное тело безумца. — Эвард поставил во главе Университета своего человека. Тот заявил, что здесь окопались бунтари, посягающие на свободы академии. И он «спас» Университет. Феррант больше не читал здесь лекций. Его друзья, один за другим, исчезали, как только до них доходили слухи о подстрекательстве к бунту. И он счел за лучшее принимать избранных студентов на дому.

— Какой ужас — Завоеватели всегда с почтением относились к Университету, даже когда очаги культуры бывали разрушены и сожжены в других городах, даже когда гибло Валлеорское королевство. — Я всегда верила, что какое бы безумие ни охватило мир, Юриван и Университет сумеют его избежать.

— Эта вера и привела меня сюда. Но мы ошибались. Безумие повсюду.

Решив, что вчетвером мы выглядим слишком подозрительно, только мы с Тенни отправились на поиски дж'эттаннки. Лошадей мы оставили на постоялом дворе, а сами пошли по узким извивающимся улочкам, взбирающимся на Университетский холм. Тенни зашел в книжную лавку, которую часто посещал раньше, и спросил владельца, не знает ли тот, где можно найти гимнею, особую мазь для лечения слепоты. Хозяин отправил нас к травнице, держащей магазин через две улицы на запад и четыре — на север. У них там отменный выбор, сказал он, хотя лавку держит «просто язва, а не женщина».

На шумной улице стоял высокий узкий дом с деревянной вывеской над дверью «ТРАВЫ, ЧАИ, ЛЕКАРСТВА». Под вывеской было два окна — каждое в обрамлении душистых цветов, и когда мы распахнули дверь лавки, нас едва не сбила с ног волна ароматов. Крошечная комната была заполнена от пола до потолка, по стенам тянулись полки, заставленные аккуратно надписанными банками, жестянками и свертками с травами. Два рабочих стола занимали оставшееся пространство, развернуться здесь было негде. На одном столе лежали рулон тонкой бумаги, моток веревки, ступка и пестик, мерные чашки и ложки и небольшие медные весы. На другом столе и под ним громоздились связки растений, горы коробок и банок, бесчисленные подносы с кореньями, листьями, стеблями и цветками, разложенными для просушки.

Две богато одетые женщины стояли у стола-прилавка, болтая о лихорадках и простудах и о слугах, которые настолько забываются, что позволяют себе болеть. Миниатюрная темноволосая девушка насыпала какие-то черные семена на одну чашу весов. Потом она переложила семена на лист бумаги, быстро свернула и отдала в обмен на монету.