Мэри Джентл - Древний свет

— Кажется, это приемлемо.

Глядя на Клиффорда, когда он говорил, я не могла понять, о чем он думает. Хотя точно знала, что он подумал.

Все дети, когда они ходят на море, подбирают камушки, чернеющие, краснеющие и белеющие в воде. Потом от них не остается ничего, кроме пригоршни сухих камней, покрытых соляной коркой. Пириты, золото простаков.

Воспоминания же жестки, прочны и ярки: неужели и им теперь предстоит стать бесцветными?

— Объясните мне насчет языков, — сказала я, когда мы вышли из высохшего сада вокруг Башни и пошли вниз между куполами домов-Орденов. — Это только одна из вещей, которые я знаю. Объясните же, как я могу свободно говорить на большинстве языков Побережья и Ста Тысяч.

Клиффорд не обратил внимания на мой вызов.

— Линн, насколько я знаю, вы потратили последние десять лет на изучение Орте. Не сердитесь… я говорю то, что сказали бы и другие. Я должен сохранять объективность, пока мне не представят доказательство.

— Как ты мог?.. Дугги!

Реальные миры и жесткие факты — они решают исход дела. Я кивнула ему, и он пошел к Западным воротам. Холод пронизывает до костей, а страх — это холод. Хотя излучает беспощадный жар Звезда Каррика, дуют горячие ветры Побережья, а под ногами теплая пыль — я ощущаю страшный озноб…

Моего плеча коснулась шестипалая рука. Я взглянула вниз и увидела узколицего мужчину в выцветшей мантии мешаби . Мигательные перепонки так широко открыли его глаза, что стали видны края белков вокруг зеленых зрачков.

— Кто отрезал вам гриву и повредил глаза?

Его интерес был подобен детскому.

— Я не ортеанка, шан'тай , я из другого мира.

Его голова склонилась набок, как у птицы.

— На вас маска Башни. Сколько масок вы носите?

«Не сейчас, — подумала я и потерла рукой свое лицо без маски. — В этот самый момент мне не нужен внутренний город и его сумасшедшие».

Он добавил:

— Я привык иметь имя, и это была маска.

Я стряхнула его руку и быстро пошла прочь. Он кричал что-то непонятное. Извилистые улицы увеличивали расстояние между нами, я шла между выпуклыми белыми стенами куполов; жар солнца заставил меня, наконец, замедлить шаги и искать убежища. Между белыми куполами промелькнули блоки песчаника: то были стена внутреннего города и массивная низкая арка Портовых ворот.

Какой-то инстинкт подсказывал мне: «В том психическом состоянии, в каком ты сейчас находишься, они будут говорить с тобой. Все те, кто стоит в стороне и у кого нет другого мира, куда они могли бы уйти. Все те, кто приходит сюда излечиться, прежде чем вернуться и изменить этот мир. Все те, кто никогда не уйдет отсюда, потому что для них вообще не существует никакого мира…

— Покажите мне руки.

На меня упала тень. Я подняла глаза и на низкой ступени дома-Ордена увидела женщину. Там сидели развалясь около полдюжины ортеанцев. У нее был акцент, по которому я не могла определить ее происхождение. Грива, утратившая на солнце всякий цвет, кожа, черная как уголь, и никакой одежды, кроме шнурков, на которые были нанизаны просверленные камни.

— Покажите руки! — повторила она. — Они по локти в крови.

Она сошла вниз, на сухую землю. Я сказала:

— Я могу, однако, защищаться…

— Вы одна, но с вами множество других. Вы ожидаете поражения, но до победы совсем недалеко. Я вижу, где вы. Мантия ваша грязна, а глаза закрыты. — Ее темное лицо осветилось улыбкой, слишком лихорадочной, чтобы чувствовать себя комфортно. Она подошла ближе. — Позвольте мне быть вашим зеркалом. Я покажу вам…

— Что вы видите.

— То, что, по-вашему, я вижу.

Адреналин заставлял сердце колотиться, как молот. Она не контролирует себя. От жары у меня кружилась голова.

Разве я отражаю тебя? Я знаю, каково быть тобой, как ты держишься; от страха встает дыбом грива, тянущаяся вниз по позвоночнику, глаза прикрыты перепонками от белого солнечного света.

Когда она снова заговорила, ее голос был мягок.

— Почему вы пришли сюда?

Была ли моя улыбка столь же безумна? Я безрассудно ухмыльнулась.

— Я пришла сюда, потому что думала найти… я хотела сказать: найти убежище. Теперь я думаю, что было одно — внутренний город, и оно действительно единственное, но совершенно в ином смысле!

Нанизанные на шнурок камешки скользили по темной коже. Она была на голову ниже меня ростом и потому смотрела вверх, прикрыв от света глаза. Сильный порыв теплого воздуха схватил ее гриву и окутал ею резко очерченные ребра: белое на черном. Она сказала:

— Руки ваши пусты, а глаза плачут кровью.

— Шан'тай , я не думаю, что вы более надежны, чем… чем любое другое зеркало.

После долгого молчания она отвернулась. Я пошла прочь от ступеней дома-Ордена, пересекая голую землю между ним и стеной города и думая при этом: «Не стану ли я такою же, как она?»

После смерти Макса я обнаружила, что способна верить именно в то, во что мне хотелось верить… пока дистанция между моими предпочтениями и истиной не выросла настолько, что я упала в пропасть, на дне которой был ад в госпитальной кровати. Могла ли я построить здесь систему иллюзий? Чужое вмешательство — это как раздражающая песчинка: миф о Башне — жемчужина, образовавшаяся вокруг нее? Конечно, нет…

Не все чудовища рождаются в голове. Не все иллюзии полностью свободны от истины.

Прохладная тень стены из песчаника упала на мою кожу. Я остановилась в арке Портовых ворот, глядя на яркий свет. Звезда Каррика лила свет на непрерывно движущуюся воду гавани. Блестели на солнце кольцеобразные мачты джат-рай . Я приложила обе ладони к поверхности песчаника, ощущая кожей ее шероховатость и сухость. Стоявший у сторожки при воротах мужчина в мантии дома-Ордена с любопытством взглянул на меня. Он ничего не станет делать, пока я не дам понять, что хочу покинуть внутренний город…

Куда мне идти?

Я моргнула, глядя на резкий свет, снова моргнула. Желая сделать то, чего не может тело земного человека: опустить третье веко, чтобы уменьшить действие ослепительного блеска. Неужели я только думаю, что знаю это ощущение?

Сейчас я не знаю: пришла ли я во внутренний город, чтобы научиться управлять этими видениями, или потому, что я научилась их контролировать… чтобы принимать их как воспоминания? Они по-прежнему переполняют меня. Овладевают мной. Все, чему я научилась — это укрощать страх перед ними. И если они суть иллюзии, а не воспоминания, то не вернется ли страх?

Я потерла руками песчаник, цепляясь за физическое ощущение. За камень и яркий свет.

В те потерянные дни я стала не только той, к кому приходили чужие воспоминания, но и Кристи-испытывающей-память. Так же, как кто-то иногда ясно мыслит во сне, я грежу. Два одновременных уровня осознания.