Дмитрий Воронин - Синее Пламя

— М-да… так вот, повторно тревогу подняли спустя шесть дней. Теперь уже другой юноша, даже двое — после того, первого, случая на пост стали ставить сразу двоих, дабы ничего не упустили. Оба клялись, что видели сияние, продержавшееся целых два вздоха. Но затем оно погасло. Позже я видел это сияние — оно появляется все чаще и чаще, теперь уже по нескольку раз в час.

Он помолчал, давая Шенку возможность осознать услышанное, и, видя, что темплару это не очень-то удается, вздохнул:

— Я хочу сказать, что вскоре, видимо, сияние глаз статуи станет непрерывным.

Глаза Шенка метнулись к пергаменту, который он все еще держал в руке.

— Вы хотите сказать, что эти строки — о сиянии глаз статуи?

— Весьма вероятно… весьма. Этот документ и в самом деле написан лично Святой Сикстой. Правда, почти весь документ утрачен — если старые хроники не лгут, много лет назад… много веков назад в Цитадели был страшный пожар, погибло много старых рукописей, а то, что уцелело, оказалось в немалой степени поврежденным. К сожалению, тогда еще не было принято со всего, что кажется важным, снимать одну, две, а то и более копий, дабы хранить в разных местах. Но у этого документа есть копия, вот, видишь маленькую закорючку в уголке листа?

Шенк пригляделся — и в самом деле какой-то крючок… то ли небрежная подпись, то ли просто цепочка пятен на пергаменте. Детали разглядеть невозможно, особенно здесь, в полумраке библиотеки.

— Это в самом деле подпись, — подтвердил Борох. — Вернее, даже не подпись, а буква. Так в прошлом метили рукописи, коих делали более одной, дабы помнить, какую куда отдать. Если бы она была единственной, то и метку на нее наносить бы не стали.

— А где копия?

— Если бы знать.

Легран снова пробежал глазами по пергаменту, стараясь Угадать, что могло содержаться в ныне стертых местах.

— Из этого обрывка можно понять, — неуверенно пробормотал он, — что когда сияние глаз статуи появляется на миг, то это есть лишь предупреждение. Когда же сияние становится непрерывным, значит, угроза уже велика и необходимо чтобы устранить ее, найти и уничтожить «Синее Пламя». Так?

— Весьма вероятно. А последние слова…

— Я их вообще не понимаю.

— Есть предположение, что речь идет о Храме Арианис.

Шенк вытаращил на учителя глаза. Конечно, он слышал, что те же минги, к примеру, дабы разжечь ненависть к Ордену, всячески поносили Святую Сиксту, утверждая, что Арианис несправедливо оклеветана… Но о том, чтобы кто-то настолько сошел с ума, чтобы построить храм в честь этой служительницы Тьмы, он и не думал, это было дико…

Заметив изумленный взгляд темплара, Борох усмехнулся:

— Да, сынок, да… такой храм существует… существовал, вернее. Он был построен еще до Потопа, который, как ты знаешь, начался из-за бесчинств Арианис, притащившей в наш мир демона и его прихвостней. Но потом, спустя несколько лет после Потопа, храм был разрушен. Сейчас там лишь руины… вряд ли что-то сохранилось.

— Там находилось «Синее Пламя»?

— Кто знает… видишь, здесь стерт очень большой кусок. Вполне вероятно, что речь идет о «Синем Пламени», но, возможно, о чем-то ином. В любом случае следует проверить это. Но есть одна сложность…

Шенк насторожился.

— Храм Арианис расположен на территории Империи Минг.

Темный подвал… Толстые каменные стены не пропустят ни звука — хотя в этом есть и недостаток, Императору нравится слышать крики. Но даже если бы стена пропускала вопли и стоны, он все равно приходил бы сюда. Крики сами по себе — ничто. Надо видеть, как корчится в цепях терзаемое тело, тогда гармония будет полной, удовольствие — истинным.

Но у Императора много дел. В другое время он с удовольствием провел бы час-другой здесь, в подвале… В другое время, не сейчас.

Широкоплечий мужик в одном лишь кожаном переднике на голое тело неторопливо раскладывал на столе перед собой инструменты. Над этим железом поработал мастер, эти обычные клещи может изготовить любой деревенский кузнец. Они тоже причиняют боль, но эта боль скоротечна, жертва найдет быстрое утешение в смерти… а палач знает, что в этом случае он сам рискует занять место истязуемого. Потому и не торопится, выбирает придирчиво. Толстые волосатые пальцы перебирают блестящий металл, любовно гладят иглы для забивания под ногти, щипцы для выдирания тех же ногтей, крючья, которыми так удобно сдирать кожу. Рядом есть и другие приспособления, способные рвать, давить, ломать, крошить и плоть, и кости.

Палач наконец остановил свой выбор на длинном тонком шиле, положил его на специальную подставочку — теперь холодное острие уткнулось в пляшущее пламя, быстро нагреваясь, меняя цвет…

— За что? — не крик, скорее сип. Человек кричал в самом начале, и напрасно. Боль легче терпеть, когда кричишь, а теперь уже не сможет, голос почти сорвал, только и получается, что вот так сипеть и хрипеть.

Палач не ответил. Не его дело — разговаривать с пленниками. У него другая работа, хорошо оплачиваемая. Только скучная… нет, поначалу было интересно, а потом надоело. Ему даже хотелось бы, чтобы сюда, в его руки, попал какой-нибудь герой, что вынесет пытки без крика и стона. Но это была неосуществимая мечта… нет, герои, конечно, бывают, Но он знал и свое мастерство — даже немой запоет, пусть и не сразу. Опыт, накапливавшийся годами, позволял ему быстро подобрать ключик даже к самому надежному и несокрушимому замку.

Он снял с тигля шило, неторопливо подошел к измученному, покрытому кровью старику, висевшему на вбитых в стену железных кольцах. Старческое тело, худое, изможденное… Говорили, что старик этот из богатых. Непонятно, что, даже себя кормить жалко было?

— Я все скажу… — прохрипел старик, разорванная губа задрожала, тоненькая корочка запекшейся крови лопнула, из-под нее показалась свежая алая струйка.

Раскаленное шило коснулось мошонки, взлетела струйка дыма, запахло паленым мясом. Старик взвыл, рванулся, стараясь увернуться от раскаленного железа. Дурень, себе только хуже сделал.

— Все скажу-у-у!!!

Слезы бежали по морщинистым щекам, рот, в котором осталось всего несколько зубов, зашелся в крике. Выбить зубы — просто, вон в любом трактире под утро их можно горстями собирать. А вот расшатывать, неторопливо, чтобы боль пронзала все тело, до пяток, — это уже искусство, ему учиться надо, да не день, не два — годы.

Палач отложил шило — остыло уж, — взялся за щипчики, неспешно осмотрел руки старика, сперва левую, затем правую. На левой остался всего один ноготь, зато но правой — целых три. Он ухватился за крой ногтя — когда еще в учениках ходил, за каждое соскальзывание щипцов с ногтя получал десять плетей, наука пошла впрок, теперь и за крошечный заусенец уцепится так, что скорее палец в фаланге оторвется, чем щипцы соскользнут. Неторопливо потянул, довольно улыбнулся, увидев, как ноготь набухает кровью, как срываются на пол тяжелые капли.