Алексей Ворон - Время волков

На этом он, конечно, не останавливался, нравоучительная беседа затягивалась до такой степени, что я терял нить его рассуждений. Но очередной вечерний пир, который Аристокл называл ужином, вновь заканчивался тем же, что и предыдущий: рабы тащили меня, пьяного и ничего не соображающего, в мою комнату. И каждый раз я с удивлением замечал, что Аристокл сам подливает мне вина, ничуть не способствуя моей умеренности.

Постепенно ежедневное пьянство сделало меня безучастным ко всему. Себя я стал воспринимать, словно со стороны. День за днем я наблюдал за этим разлагающимся существом и был равнодушен ко всему, и к нему тоже. Я был где-то рядом, но в стороне, отчужденно взирая на происходящее. Он спаивается, толстеет, хамит. Но мне-то что до этого? Ведь я навсегда остался в Апеннинских отрогах, я все еще на той битве, в бесконечных вариантах спасения Бренна. Я все еще наношу удары ненавистным врагам, я все еще сражаюсь, и в своем воображении в последний момент я всегда успеваю, опережаю себя самого на тот миг, которого не хватило мне, чтобы убить римлянина, прежде чем он нанесет роковой удар моему вождю.

Тем временем я выздоравливал, и хотя плечо все еще болело, я мог владеть рукой, и мне этого было вполне достаточно. Боль в плече теперь не слишком мне досаждала, и я даже начал испытывать некоторое удовольствие от этой ноющей боли, потому что она занимала мои мысли и заглушала душевные муки, связанные с потерями, оставшимися в прошлом.

Однажды за обедом, когда ничто не предвещало ссоры, и я в обществе Аристокла и хозяина дома мирно трапезничал, и даже был, как мне казалось, не слишком пьян, очередное разглагольствование Аристокла о смысле жизни и любви оказало на меня неожиданное действие. Смутно вспоминая подробности собственной жизни, я пришел к выводу, что как раз любви-то в ней всегда не хватало. В довольно грубой форме я потребовал себе женщину. Думаю, получи я простой отказ, я бы мирно забыл о своей просьбе и долго бы еще не вспоминал о ней. Но Аристокл, видимо, не понял этого, потому что воспринял мое требование всерьез. Он вспылил и раздраженно заявил:

— Не думаю, что ты имеешь право что-либо требовать в этом доме. Ты до сих пор жив, и это уже — великая милость нашего хозяина.

— Ах, так, — заорал я в пьяном азарте, — ты хочешь, чтобы я смирился с присутствием твоих тюремщиков, не имея даже самого необходимого? Мне нужна женщина, и если ты не дашь мне ее, я уйду и сам возьму то, в чем нуждаюсь!

— Ты никуда не уйдешь, Залмоксис, — зло произнес Аристокл. — Ты еще не расплатился за убитую рабыню. По законам нашей страны, ты обязан возместить убыток хозяину или сам стать его рабом. К тому же ты не расплатился и за то, что в течение двух месяцев жил в этом доме, ел, пил, лечился у лучшего мага.

— В моей стране не принято платить за гостеприимство. В наших домах кормят и дают приют бесплатно.

— В ваших домах? — презрительно процедил Предсказанный Пифией. — У вас и домов-то нет, вы принимаете гостей в хлеву и там же живете сами.

— Чего вы от меня хотите? — спросил я, хотя почему-то был уверен, что речь пойдет о Гвире. Аристокл знал, что у меня нет ничего ценного, даже браслет на руке, подаренный мне еще много лет назад Грессом, моим учителем и наставником, был всего лишь медным. Про Меч Орну, спрятанный мною под лежанку в первый же день пребывания в этом доме, я даже не вспомнил.

— Я готов покрыть твой долг в обмен на Гвир, — сказал Аристокл. — Принеси мне клятву, и я разрешу все проблемы.

Я выругался, подбирая самые непристойные выражения, слышанные мною от эллинских воинов, охранявших дом, и вдобавок продемонстрировал Аристоклу согнутую в локте руку со сжатым кулаком. Аристокл, красный от гнева, молча выслушал мой грубый отказ передать ему власть над моей волей. Маг с презрительной гримасой сказал Аристоклу:

— Сколько волка ни корми… Ничего иного я и не ждал. Стоит подумать о нашем новом рабе.

Ужин в этот вечер прошел как обычно. Я весь пир молчал, терзаемый множеством странных мыслей и прежде всего горестным осознанием того, что я совершенно не знаю Аристокла. Я был шокирован и требованием у меня клятвы, и его попыткой вести себя теперь как ни в чем не бывало, будто он по-прежнему самый заботливый друг. Хозяин дома на ужине не появился.

С горя я напился до беспамятства и очнулся лишь утром в своей комнате. У моей постели сидела девушка, красивая, но очень грустная. Увидев, что я проснулся, она выдавила из себя улыбку, от чего ее лицо сделалось еще более грустным и даже несчастным.

— Господин прислал меня к тебе, Залмоксис, — сказала она, и голос ее дрогнул от подступивших слез.

Опустив руку, я нащупал на полу кувшин и запустил им в красавицу, завопив:

— Пошла прочь, дура!

Девушка взвизгнула и скрылась за пологом моей комнаты. Я остался один, лежал, смотрел в потолок, изучая рытвины и царапины на деревянном перекрытии. Мысль, от которой я бежал прочь, все же пришла в мою больную голову с той убийственной ясностью, которая бывает только по утрам. Настало время покинуть гостеприимный дом эллина. Как ни горько это осознавать, но пора расстаться с сытой, ленивой жизнью.

Еще не решив окончательно, как и когда я должен это сделать, я направился в трапезную, поскольку привык завтракать обильно и ежедневно, во что, конечно, не поверит ни один здоровый волк. Выйдя по надобности во двор, я обратил внимание на то, что там намного больше охраны, чем обычно. Судя по всему, Аристокл правильно предположил, какие думы занимали мой разум вчера во время ужина и к каким выводам я приду утром, на трезвую голову. Но в то же время я испытал некоторое облегчение: мне не придется бежать сейчас, ведь такой возможности нет. Я еще могу, ну, просто вынужден оставаться в этом уютном доме, есть, пить и жить здесь в свое удовольствие.

Весь день прошел в обычных для нас занятиях, и ни я, ни сам Аристокл ничем не выдали друг другу те изменения, что произошли в наших отношениях со вчерашнего дня. Лишь во время обеда я заметил, что Аристокл откровенно спаивает меня, хотел было возмутиться и воспротивиться этому, но не смог.

Вернувшись после обеда в свою комнату, как всегда, пьяный, я плюхнулся на постель. Но в покое меня не оставили. Буквально через несколько мгновений в мою комнату вошел Фестр и втащил за собой грязное создание, в котором я с трудом угадал мальчишку лет двенадцати.

— Может, нашему гостю наскучили женщины, — сладко проговорил Фестр скрипучим голосом, — и он, уподобляясь своему покровителю, захочет познать новые удовольствия.

С этими словами он пнул мальчишку так, что тот кубарем полетел в угол комнаты. Затем Фестр вышел, задернув за собой полог. Я лежал слегка ошарашенный, не зная, как реагировать, ругаться или хохотать.