Ольга Григорьева - Стая

У кораблей радостно завопили, захлопали, громыхнули о настил весла, бухнула вода. Слатич с приятелем – оба красные, взмокшие, с пятнами пота на рубахах – стояли на палубе снеккара, опершись ручищами о колени, отдувались, утирали потные лица. В воде у пристани барахтались, смеялись Тортлав и еще четверо урман. Должно быть, выиграли все-таки они.

Избор пошарил взглядом по палубе, надеясь отыскать Бьерна, – в начале игрища он стоял на носу, опершись плечом о деревянную змеиную морду корабля. Теперь его на носу снеккара не было, как и в толпе людей на пристани. Над головами зевак возвышалась лишь рыжая кудлатая башка Вадима, который, похоже, продул кому-то из торгашей свои куны и теперь спорил, не желая полностью отдавать проигранное.

Варяги вылезли на берег, к ним тут же, чирикая, словно воробьи, поспешили лаготные мальчишки, вечно снующие у пристани. Избор наподдал одному, пробегающему мимо, коленом под зад, соскочил с настила пристани, пошел прочь. Почему-то сердце душила неясная тоска, словно случилось нечто худое, что изменить не дано, с чем мириться он, княжий сын, не в силах.

Тоска согнала его с дороги на береговую тропу, к роще, где можно побродить в одиночку, подумать. Сворачивая на тропу, княжич отмахнулся от следующих по пятам дружинников, буркнул:

– Один хочу остаться. Воины отстали.

В роще было темно и сыро. Над головой княжича пиликали птицы, ветер едва колыхал ветки, людские голоса с пристани просачивались даже сквозь заросли кустарника. Торопливые шаги за спиной заставили княжича остановиться. Разговаривать ни с кем не хотелось. Избор пригнулся, пролез под вывороченный из земли старый пень, затаился. Его заметили раньше.

– Бьерн! – негромко окликнул женский голос. Невесть почему княжича бросило в жар. Обычно бледные щеки покраснели, на спине проступил пот. Пока Избор решал, показаться иль нет, – хрустнула под осторожной ногой ветка, из-за вздыбленных корней пня появилось женское лицо. Вовсе не то, которое ожидал увидеть княжич. Не было удивительной синевы глаз и просящих любви губ. У этой девки нижняя губа опухла, отекла синяком, такая же чернота наплывала под левый глаз, раздувала нижнее веко, превращая глаз в узкую, почти невидимую, щель. Зато другой глаз, вполне нормальный, зеленовато-карий с черной точкой зрачка, внимательно изучал растерянного княжича.

Немного поразмыслив, девка полностью показалась из-за пня. Она еще прихрамывала, однако теперь, в чистой рубахе из серой холстины и длинной, серой же, юбке с вычурной красно-синей вышивкой по подолу, казалась не такой уж некрасивой. Маленькой, тонкой, чем-то похожей на мальчишку, но все-таки не уродиной. Волосы она по-бабьи убрала под пестрый плат, оставив лишь несколько вьющихся прядей возле уха.

Девка молча рассматривала княжича, по-птичьи склоняя голову то в одну, то в другую сторону. Уходить не собиралась.

– Чего тебе? – досадуя на самого себя, рыкнул Избор.

– Ничего, – она перелезла через сплетение корней, присела на свороченный пенек. – Я Бьерна ищу.

«Я сам его ищу», – хотел было сказать Избор, однако вовремя сдержался, выдохнул:

– Нет его тут.

– Вижу, – согласилась девка. Призналась: – А я тебя помню. Там, на дворе, ты за меня заступился… Почему?

– Я не заступался.

– Может, и так… – Она запнулась, тряхнула головой, отчего волосы упали ей на щеку. Убрала упавшие пряди тонкими пальцами: – А ты сам-то из Альдоги? Иль пришел, как Бьерн?

– Тебе-то что? – Избор был удивлен. Мало того, что девчонка, пока ее били, все примечала, так еще и расспрашивала так настойчиво, словно не была у него на глазах названа убийцей, бита да куплена в рабыни.

– Я сюда к брату шла. – У нее был приятный голос. Немного глуховатый для столь маленького тела, но певучий и теплый, как разогретый солнцем ручей. – Он служил тут в Альдоге князю. Его зовут Сирот из Затони. Слышал о нем?

Избор не знал никого с таким именем. Пожал уклончиво плечами. Странная девчонка не мешала его одиноким думам течь так же просто и спокойно, как Ладожка вливается в задумчивые воды Волхова. Вряд ли эта девчонка могла кого-либо убить, как уверял пришлый краснорожий толстяк Горыня. Еще тогда на дворе Избор не поверил ему. Украла – может быть, сбежала – наверняка, но вряд ли убила…

– Никто его не помнит, – вздохнула девка. – Я теперь и сама не знаю – был ли у меня брат…

Помолчали. Княжич удобнее устроился в мягком земляном ложе под пнем, глянул на девку снизу вверх:

– А ты откуда Бьерна знаешь?

– Так, шли вместе… – Она попыталась улыбнуться – воспоминания о варяге явно радовали ее. Однобоко распухшая губа некрасиво искорежила лицо.

Избор поморщился:

– Чего ж разошлись?

– Получилось так… – Она помрачнела, выпрямилась, глядя прямо перед собой, положила руки на колени. Ее пальцы – тонкие, почти прозрачные, огладили шерстяную материю, нашли какой-то заусенец, принялись скоблить.

– Горыня этот – он кто тебе? – поинтересовался Избор, вспомнив толстяка и синеглазую девицу.

– Никто.

– А Милена? – Теперь ему стало вправду стыдно. До чего дожил – он, княжий сын, расспрашивает о приглянувшейся девке рабыню Бьерна!

– Сестра почти… – как-то неуверенно произнесла девчонка. Задумчиво глянула на княжича, осторожно потерла пальцем распухшую переносицу. – Не знаю…

И, переводя разговор, быстро, заученно выпалила:

– Что ж мы говорим да не знакомимся? Меня Айшей кличут, а тебя как?

Княжич усмехнулся. Воровка была потешной, ее имя тоже, а особенно забавным казалось увидеть, как она оторопеет, когда поймет, с кем только что болтала, будто с ровней.

– Избор, сын Гостомысла, – поднимаясь с земли, сказал он. Тоска, теснившая грудь всю первую половину дня, исчезла. Дышать стало легче, свободнее.

Избор перебрался через вылезшие из земли коренья, вышел на тропу, отряхнул с портов прилипший мох. Девчонка тоже засобиралась – оперлась на руку, соскочила с пня. Стоя она доставала Избору лишь до плеча. Вздохнула.

– Княжич, значит, – произнесла равнодушно. – Значит, верно, не было у меня брата, коли даже ты его не знаешь…

И, словно забыв о собеседнике, слегка припадая на больную ногу, заковыляла прочь.

Дни текли, будто вода в Волхове. Травень подходил к концу, на вспаханных полях стала пробиваться свежая ровная зелень, в роще у берега белыми лапками распушилась и опала верба, а березовые почки полопались, открывая свет робкой листве.

Изо дня в день Альдога привычно поднималась с рассветом, набирала шум к полудню и негромкой собачьей брехней отходила к ночи. Готовые драккары да расшивы по-прежнему простаивали у пристани, уже сместившись в самый ее край и уступив место торговым судам. Суда шли в Альдогу с востока и запада, с озера Нево и Ильменя, с Онега-озера и с Белозера, с маленьких судоходных рек, разрисовавших приальдожские земли, и из земель корелы, где реки наполнялись лишь весною и пропускали только маленькие, доверху груженные лодчонки.