Ольга Григорьева - Стая

В пылу боя княжич совсем забыл об Айше. Даже теперь никак не мог припомнить ее лица, помнил лишь белизну кожи да рысьи глазищи.

– Многие наши ей обязаны. Воевать-то она не обучена, в бой не лезла, да только и прятаться не стала. Сновала под ногами, будто зверушка, – даны на нее и внимания-то не обращали, а зря. Она, шустрая, где-то нож раздобыла – лазала меж ног данов на четвереньках да чиркала лезвием им по жилам под коленками. Одного за другим валила. Из тех пятерых, что на корме сидят, трое – ее добыча. Вишь – вроде и ран на них нету, а встать не могут. Хитрая девка. И где только обучилась этому?

Избор наконец отыскал взглядом Айшу. Юбку девка сбросила в битве – чтоб в ногах не путалась. Короткая нижняя рубашка, вся в крови, облепляла тело, круглила зад, очерчивала длинные бедра, вилась по тонкой талии, вырисовывала острую грудь. Словно голышом, девчонка пробиралась меж тел, склонялась то к одному, то к другому мертвяку, трогала, проверяя – вдруг жив? Возле живых присаживалась, принималась щупать, говорить что-то. , .

Во рту княжича появился привкус крови. Он сцедил слюну, выплюнул. От усилия голова закружилась, все вокруг смазалось. , .

– Э-э, да тебя, никак, зацепили… – откуда-то издалека донесся голос Латьи и исчез, стертый ровным затихающим гулом…

Сначала Избор услышал негромкое пение. Прямо над его головой мягкий женский голос протяжно мурлыкал какую-то песенку на совсем незнакомом княжичу языке. В мозгу вспышкой колыхнулась картина боя – черный дым над кораблями, кровь, крики…

Княжич вскочил, схватился за пояс. Меча не было, но и данов тоже не было. Зато под ногами зеленела свежая трава, справа мелкими листами шелестел куст орешника, слева расстилалась голубая гладь Эресунна, а на ней огромными черными птицами покачивались корабли. Две расшивы, драккар Вадима и черный датский из маленьких, на котором теперь сновали ватажники Бьерна. Раздетые догола вои облепили расшиву Энунда, будто пчелы леток во время роения, стучали топорами, заделывали полученные в бою дыры. Избор разглядел на палубе драккара высокую фигуру Вадима, шагнул вперед. Голова закружилась. Сбоку под руку княжича подсунулось хрупкое бабье плечо.

– Тебе лучше б посидеть, князь…

– Теперь и ты меня князем величаешь? – Избор не смотрел на девчонку, глазел на спорую работу своих дружинников, на тела, лежащие на берегу близ кустов ровной грядой и прикрытые парусом. Потом вспомнил, что говорил о девке Латья – мол, помогала, билась против нападников, как умела, – покосился на свою помощницу.

Видать, девка впрямь отличилась – иначе б вои не отдали ей свою одежку. Да еще какую одежку! Избор узнал ярко-синюю шелковую рубаху Латьи, которую тот надевал лишь по праздникам, и его же широкий пояс с петлями для оружия, в которых теперь болтались какие-то мешочки, деревянная ложка и круглый, похожий на кольцо, оберег. Кожаный кирт [93], отданный кем-то из урман, был Айше велик – съезжал на бедра, мешком провисал на заду, доставал до самых щиколоток.

– Мне сказали, так надо. – Она почувствовала взгляд Избора, смутилась, потупилась. Вместо плата на ее голове красовался кусок темной ткани. Кусок был маловат, прикрывал лишь лоб, макушку да виски. Длинные темные волосы рассыпались по спине, оставляя открытой тонкую шею и розовые мочки ушей.

– Кто ж тебя этак вырядил? – засмеялся Избор. Девка обиделась, вылезла из-под его руки, буркнула:

– Все лучше, чем в срачице кровавой бегать… Гордо расправила плечи, зашагала к кустам, где под зеленым навесом лежали раненые.

– Князь! – Избора заметили, с борта ближней расшивы плюхнулся на мелководье Латья. Помогая себе руками, выбрался на берег. От Латьи пахло тиной и смолой. На руке у локтя застыло черное смоляное пятно, ластицы темнели от пота.

– Вот место подыскали, решили тут пока передохнуть, починиться. Земли тут гаутские, однако от суши болотина отделяет, а с моря – мыс прикрывает. К тому ж надобно людей схоронить… А ты уж испужал нас, князь! Думали, и ты… – Латья осекся, карие глазки испуганно заметались.

– Ну, договаривай. – В груди у княжича заныло, он заранее стиснул пальцы в кулаки, чтоб сдюжить худую весть.

Латья вздохнул, уткнулся взглядом в землю:

– Энунда с нами нету более.

Будто ударил словами. Нет, не старика вспомнил княжич, а еще молодого худощавого мужчину, который качал его на коленях, давал в руки меч – подержать, вес почуять, учил управляться с лошадью, метко стрелять, читать руны… Старый, щуплый Энунд исчез, растворился в ближней памяти, зато давняя любовь подсказывала его голос, улыбку, привычку осторожно вставлять нужное слово, глаза – голубые, почти по-детски чистые. Из-за дури своего воспитанника погиб Энунд Мена. Успел ли проклясть перед смертью, успел ли простить?

– Я виноват. – Избору было трудно дышать. Воспоминания стиснули горло. Бьерн предлагал переждать, укрывшись в скалах, а он, князь, бахвалился мальчишеской удалью, обзывал Бьерна трусом. Вот и оказался теперь той самой безрассудной ящерицей, что потеряла свой хвост. Вроде и жить без него можно, только больно очень.

– Люди сами не ведают, как все случилось, – словно не слыша горестного княжьего вздоха, продолжил Латья. – Когда расшива на датский драккар наскочила, треск кругом был, грохот, все на палубу повалились, А Энунд на носу стоял – глядел, чтоб все правильно было. Видали, как он шатнулся, как перевалился через борт. А более и не видели его. После звали, кричали – никто не откликнулся. На нем кольчуга была длинная, тяжелая, да еще топор на поясе висел… Утоп, верно.

День оставался днем, в людской перекличке близ кораблей не было грусти, зеленая трава ластилась к ногам…

Избор пересилил боль:

– Пленных куда дели?

– А никуда. – Латья сдуру махнул раненой рукой, скривился. – Бьерн их всех на свой покалеченный снеккар погрузил, весла отобрал и сказал, что коли Ньерду [94]угодно – они выживут. А коли нет, то зазря они без Ньердовой милости вообще в море пошли. Да еще и воевать на море вздумали. Сказал: «Вам отсюда две дороги: домой, по милости Ньерда, иль в воду – на утеху его дочерям».

Избор вспомнил Энундово: «Живой товар – тоже товар» – поморщился:

– Кликни Бьерна.

Пока Латья ходил за варягом, Избор старался не думать об Энунде, не смотреть на мертвых воинов. Чтоб отвлечься от горестных дум, следил за Айшей. Девка шустро сновала меж ранеными, присаживалась на корточки, бормотала о чем-то сама с собой, Копалась в поясных мешочках, тонкими пальцами выуживала оттуда какие-то травки, присыпала, натирала, замазывала раны дружинников. Разбалтывала свои травки в невесть где добытой плоской миске, подносила к губам раненых. Изредка ее благодарили – это легко было понять по ее смущенному виду и виноватой улыбке. Понемногу продвигаясь меж ранеными, дошла до Фарлафа. Урманин был еще жив – тяжело дышал, на губах возникали и лопались кровавые пузыри. Девчонка склонилась к нему, сказала что-то на ухо. Фарлав протянул руку, принялся щупать землю вокруг…