Ольга Григорьева - Стая

– Ступай. – Толчок в спину прервал цепь воспоминаний, стер бледное лицо неведомой женщины, ее пустые глаза, черные волосы, красную юбку с волчьей опушкой по подолу. Притка вновь очутилась на урманской земле, пред ямой, куда, словно большое полено, спускали обездвиженного Слатича. Словен был тяжелый – оба воина, удерживающие веревки, кряхтели, потихоньку опуская пленника вниз, в сырую тьму. Вытягивая тощую шею, раб-гаут заглядывал в яму, кусал тонкие губы.

Ари вновь подпихнул притку:

– Иди!

«Да, – подсказала память, – Все было именно так, „Иди“, – произнесла та женщина, толкнула ее, а потом…»

Тело Айши содрогнулось, стряхнуло оцепенение.

– Нет! – взвизгнула она, метнулась в сторону, прочь от Ари. Тот выругался, одной рукой сграбастал ее за шиворот, потащил к себе, другой рукой вытягивая меч.

– Нет! – Ловко перевернувшись, притка вцепилась в его руку зубами, почуяла во рту резкий привкус чужой крови, зарычала, рванула, не разжимая челюстей. Ари взвыл, разжал пальцы. Быстрой лаской Айша проскочила под боком раба-гаута, скользнула в узкий проем меж тесно сросшихся кустов, упала на четвереньки. Раздирая ветвями лицо и руки, поползла вперед, извиваясь и отыскивая любые щели. Одежда цеплялась за сучки, словно надеялась сдержать ее. Притка не понимала – куда бежит, но она должна была убежать. Не от воинов Хальфдана, и не от глупого, «грибного» гаута, и даже не от смерти, а от той ужасной ночи, где еще жила ее мать… Ее безумная и очень красивая мать. Под ладонями девки шуршали опавшие листья, от земли поднимался запах перегноя. Неожиданно пальцы провалились в углубление между сросшимися в крепкую плетенку корнями. Ничего не соображая, как дикий зверь, роющий себе логово, Айша принялась раскапывать найденное убежище. Это была нора – скорее всего, когда-то в ней обитал барсук или выращивала потомство волчица. Присыпанная листьями и прикрытая поверху плетением корней, нора оказалась достаточно просторной, чтоб вместить в себя маленькую притку. Скорчившись в комок, Айша вбилась в тесное убежище и замерла, наблюдая из-под корней и прелых листьев за прыгающими по тонкой черной паутине ветвей бликами факелов. Ночь наполнилась звуками – под ногами преследователей трещали сухие ветви кустов, глупо и ядовито хихикал гаут, от торопливых людских шагов гудела земля. Совсем рядом около Айши мелькнул яркий свет, выхватил из тьмы ее едва прикрытое корнями и листьями лицо. Сквозь резь в глазах она разглядела гаута. Раб смотрел прямо на притку, тыкал в нее факелом и хохотал, нелепо дергая верхней губой. Потом сунул руку за пояс, вытащил маленький тряпичный мешочек, развязал. Сушеная сморщенная грибная шляпка вытряхнулась из мешочка на его ладонь, скрылась у раба во рту. Гаут закрыл глаза, пожевал, счастливо захихикал, взмахнул факелом и, не сказав ни слова, двинулся дальше, ломая кусты и тяжело утаптывая жухлые листья.

По Айшиному лицу катился пот, долго удерживаемое дыхание вырвалось наружу громким хлопком. К счастью, его перекрыл сердитый голос Ари:

– Где она?

Оправдываясь, забормотали другие голоса. Айша слышала обрывки фраз:

– Пропала…

– Исчезла…

– Ведьма…

– Забрали лесные тролли…

– Искать! – взревел Арй. – Искать, сучьи дети!

– Успокойся, Ари, – обиделся кто-то из его спутников. – Если она не ведьма и не очутилась в лапах троллей, то она хорошо спряталась и до утра никуда не денется. Глупо лазать в темноте по лесу, разыскивая того, кто никуда не убежит. Достаточно оставить дозор, а утром мы найдем ее.

Прерывая его разумную речь, громко и некстати захихикал гаут. Звук затрещины долетел до ушей притки, раб засмеялся еще громче.

– Я буду сторожить, – наконец угрюмо сказал Ари. – Идите в усадьбу, скажите конунгу. Я останусь тут.

Брякнуло оружие, затопали удаляющиеся шаги. На смену людям пришла тишина, затаилась, поджидая неосторожного звука. Притке стало холодно. Просовывая пальцы в дырки между корней, она бесшумно принялась закапывать свое убежище прелыми листьями.

Ее разбудил осенний холод. Пробрался ледяными лапами дождя в сухое логово, намочил одежду. Проникающий вместе с водой слабый свет выбелил на рубашке и юбке сухие пятна. Было очень холодно, ноги в коленях ломило от желания вытянуть их, хотя бы немного, хоть чуть-чуть. Затекшая шея ныла.

Стараясь не двигаться, Айша прислушалась. Снаружи, за хлипкой, размытой дождем лиственной преградой бесился в древесных кронах неугомонный Вихрик [167], тягучие капли барабанили по земле, ручьями шуршали в прелых листьях.

Айша осторожно повернулась, высунула голову из норы. Дождь был сильный – водяная завеса скрывала деревья за кустами, и одинокая фигура сидящего у ямы Ари казалась неясным темным пятном. Ари смотрел на тропу, ведущую в усадьбу, прикрывал плечи и голову шерстяным корзнем. Время от времени приподнимал корзень, стряхивал с него воду, оглядывал окрестности и вновь укутывался в плотную ткань. Айше было хуже – корзня у нее не было, холодная вода, вперемешку с глиной, сочилась под одежду, сковывала тело холодом. Надо было выбираться, только следовало уличить миг, когда неусыпный Ари отвернется.

Подобравшись и изготовившись бежать что есть мочи, притка замерла, следя за неторопливыми движениями своего стража. Словно почуяв ее взгляд, Ари стал оборачиваться – медленно, присматриваясь к кустам, приподнимаясь. Рука воина потянулась к ноге, пальцы обхватили рукоять топора.

Над Айшей, чуть выше зарослей кустарника, что-то тонко свистнуло, затем плотоядно чмокнуло. Уже занесенный для броска топор вывалился из руки Ари, разбрызгал лужицу у его ног. Ари попятился, привалился спиной к дереву, захрипел. Из его шеи, покачивая опереньем, торчала длинная тяжелая стрела.

Еще не успев сообразить, что к чему, Айша юркнула обратно в убежище. Из-за слабой защиты ветвей ей было хорошо видно, как из леса, один за другим, появляются воины – без щитов и нагрудников, в теплых меховых безрукавках и штанах из грубой кожи, без факелов, крепкие, ловкие, будто с рождения жившие в лесу. Как легко, почти бесшумно, они скользят между стволов, не обращая внимания на холод, вспарывают меховыми чунями мелкие лужи, собираются в кружок подле осевшего наземь Ари. Их было около двух-трех десятков, не больше. Один, с ожерельем из медвежьих когтей на шее и собранными в пук на затылке нечесаными темными волосами, подступил к хрипящему в агонии Ари, сломал древко стрелы в его шее, отбросил обломок в сторону, Обошел воина кругом, склонился, пощупал его одежду:

– Я знаю тебя. Ты человек Хальфдана. Значит, Черный здесь.

Он говорил низким рыкающим голосом, почти ворчал. Остальные, казалось, вовсе не умеют разговаривать и даже дышать – Айша не слышала ни единого звука, кроме шума дождя да привычных шорохов леса. Однако в облике незнакомцев было что-то узнаваемое. Не понимая – что, притка высунула из норы голову.