Neil Gaiman - Дым и зеркала

«… Хотел бы, чтобы пришли вы ко мне однажды
В мой дом.
Я многое бы мог вам показать…»
Моя невеста внезапно потупит взор –
И вздрогнет.
Ее отец, и братья, друзья отца –
Сплошные вопли и аплодисменты.
«А это – не история, мой милый
Мистер Лис», – хихикнет блондинка
В углу. Волосы у нее –
Золотая пшеница,
Глаза – серая туча, крутые бедра,
Она усмехнется – криво и иронично…
«Мадам, да ведь я не сказитель», –
Склонюсь с усмешкой.
Спрошу, поднимая бровь:
«А быть может, вы расскажете нам?..»
И она опять улыбнется.
Кивнет.
И встанет.
И губы зашевелятся:
«Городскую девчонку, скромницу, не красотку
Бросил любимый – студент.
Она залетела.
Живот распухает, от сплетен уже не скрыться.

Бежит к любимому. Плачет.
В истерике бьется.
А он по головке гладит.
А он обещает:
«Конечно, поженимся,
Ясное дело, сбежим
Ночью к моей тетке –
Она спрячет!»
Дурочка верит –
А, черт возьми, ведь видала,
Как на танцульках смотрел
Он
На хозяйскую дочку.
(А та – хороша, и чиста, и богата…)
Верила. Как же!
Или – скорее – просто хотела поверить…
Но – скользкое что-то было в его улыбке,
В острых черных глазах,
В модной прическе…
Что-то,
Что помогло ей
Утром
На место свиданья
Прийти пораньше, на дерево влезть –
Дожидаясь.
(На дерево – ей – тяжелой?!
Чистая правда.)
Ждала до заката –
И появился любимый.
Крался в неверном, в первом вечернем свете.
С собою принес –
Простыню, нож и мотыгу.
Работал в тени кустов терновника споро,
Пел и свистал под сенью ветвей дубовых,
Могилу ей рыл, весело напевая
Старую песню…
Быть может, напеть вам ее?»

Пауза.
Все мы радостно рукоплещем –
(Ну, может, не все…
Похоже, моя невеста –
Черные волосы, щеки, подобные розам,
Губы кровавы –
Кажется, недовольна.)
Блондинка – а кто она, кстати?
Попросту, думаю, гостья? –
Поет:
«И вышел лис в полнолунную ночь,
И лунного света просить был не прочь –
На многие мили, в светлую ночь,
На мили лисьей дороги,
Пока он дойдет,
Пока добредет,
Пока доползет до берлоги!
На мили в ночь до лисьей берлоги!»
Голос ее был чист и хорош, –
Но голос невесты моей
Много прекрасней.
А после могилу выкопал он –
Она невелика,
И девица была невеличкой
(Даже тяжелая, много больше не стала) –
И обошел вокруг дуба,
И все повторял
(Она все слышала): «Здравствуй,
Моя птичка.
Здравствуй, моя любовь. Не опасны ль тебе
Лунные ночи, мать моего дитяти?
Здравствуй – приди же теперь в мои объятья!»
И он одною рукой обнимал мрак ночи,
В другой же сжимал свой нож –
Короткий и острый,
И все пронзал и пронзал им
Полночный воздух…
Она дрожала вверху,
На ветвях дубовых.
Боялась дышать.
И все же – тряслись ветки.
Взглянул он наверх – и сказал:
«Проклятые совы!»
И снова
«На дереве – кошка?
Эй, кис-кис-кис…»
Она молчала. Вжималась в ветки
И сучья,
В листья… И наконец, уже на заре,
Ушел убийца – унес с собою мотыгу, простыню, острый нож…
Ушел, проклиная
Злую судьбу и удачу своей жертвы.
Нашли ее на рассвете.
Плясала по полю –
Безумная, с листьями дуба,
Вплетенными в косы.
Пела она:
«Треснула ветка в лисьем бору.
Я увидала лисью нору!
Клялся любить на множество лет –
Видела я лисий стилет!»
Говорят старики –
У рожденного ею младенца
Лисья когтистая лапа
Вместо руки была, со страху, – шептали в деревне все повитухи.
Не зря же сбежал студент!»
Блондинка садится.
Комната рукоплещет.
Улыбка ее – струится, как тонкая змейка.
Уже исчезла – а в серых глазах
Еще длится.
Смотрит.
Похоже,
Ей это все забавно.

Я начинаю:
«В японских, в китайских легендах
Лисы являют людям прекрасных женщин,
Золота горы, удачу,
Милость богов –
Но выдают их хвосты…»
Но отец невесты
Меня прерывает –
«А, кстати сказать, моя радость,
Ты тоже хотела поведать
Одну легенду?»
Моя невеста краснеет.
Какие розы
Сравнятся с ее щеками!
Она кивает и шепчет:
«Легенду, папа?
Да это всего лишь сон!»
Голос ее тих и нежен, –
Мы замолкаем.
И в тишине раздаются ночные звуки –
Ухают совы.
Но – верная поговорка –
«Живущий близ леса уханья сов не боится».
Невеста глядит на меня…
«Вас видела я во сне,
Мой господин, –
Верхом вы ко мне примчались,
Звали меня в ночи:
«Выходи ко мне,
Прекрасная, стоит ступить по Белой дороге – и чудеса, чудеса я тебе открою!»
А я спросила – как мне найти ваш дом –
По белой как мел дороге?
По темной и длинной?
Вокруг деревья – и даже под ярким солнцем
Свет в листьях – зеленый и желтый,
Приходит закат –
Все алое с синим,
А ночью – черно до боли,
Ведь лунного света нет
На Белой дороге…
Сказали вы, мистер Лис, –
Как любопытно…
А сны – только ложь, предательство да обманы,
Что перережете горло свинке поросьей
И понесете ее по свежему следу
Черного жеребца, – а потом улыбнулись.
Алые губы
Раздвинула ваша улыбка,
Ваши глаза-изумруды она озарила,
Эти глаза покоряют девичью душу,
А лисьи зубы
Съедают сердце девичье…»
«Боже спаси», – говорю.
На меня все смотрят –
Не на нее, хотя она говорила.
Эти глаза – проклятье, эти глаза!
«И, в этом сне, почему-то
Мне захотелось
Прийти в ваш дом – такой богатый и пышный…
Ведь вы просили – просили меня часто!
Увидеть покои, бассейны и анфилады,
И статуи, что из Греции привезли вы,
Аллеи меж тополей и гроты,
Беседки и клумбы…
И – это всего лишь сон! –
Не подумала я
С собой привести доверенную служанку –
Суровую, умудренную возрастом
Старую деву.
Она бы, мой мистер Лис,
Не взглянула на дом ваш,
На белую вашу кожу
И на глаза-изумруды,
Ее, мистер Лис, вы б точно не покорили!
И ехала я верхом по Белой дороге –
На Бетси, моей кобыле.
Тропинка из свежей крови
Вела меня. Зелены были кроны деревьев.
Милю за милей – вперед!
Наконец тропинка –
Через поля, прогалины, через насыпь –
(Острое зренье надо,
Чтоб капли крови увидеть,
Здесь капля, там капля –
Не много в свинье крови)
Закончилась.
Спрыгнула я с кобылы –
Прямо у дома.
А дом-то каков!
Прекрасный вид, не иначе!
Окна, колонны и белый сияющий камень!
В парке – у самого дома –
Помню скульптуру:
Спартанский мальчик.
В хитоне укрыт лисенок.
Острые зубки впиваются в юную плоть, рвут, раздирают, но мальчик стоит безмолвно.
Да что б он сказал, несчастный холодный мрамор?
Лишь боль в глазах,
Боль в теле, застывшем навеки,
А на пьедестале –
Восемь всего-то слов.
И я обошла пьедестал,
И я прочитала:
«Отвага прекрасна,
Отвага красива,
Но нас она убивает».
Тогда я поставила Бетси-кобылку в стойло,
(А там уж стояла дюжина жеребцов,
Черных, как ночь, и в глазах их –
Кровь и безумье.) Не встретил меня никто.
Я к дому пошла, поднялась по высоким ступеням.
Двери открылись, – но слуги меня не встречали.
В сне этом – это же сон, не больше, мой мистер Лис, отчего же вы побледнели? –
В сне этом дом ваш прекрасный
Мне был любопытен –
Тем любопытством – о, поняли вы меня, мой дорогой мистер Лис – по глазам вижу, – что, по старинной пословице, губит кошек.
Я дверь нашла.
Небольшую щеколду открыла.
Толкнула – вошла. А впереди – коридоры,
Стены, обшитые дубом,
По стенам – полки,
Книги, и бюсты, и странные безделушки.
Я шла – а шагов не слыхать
На алых коврах,
Дошла – не скоро –
До двери в огромную залу.
А на пороге из мрамора пол, – И красным – на белом –
Все те же слова:
«Отвага прекрасна,
Отвага красива,
Но нас она убивает.
И сила крови, и жизни сила
В венах у нас застывает».
Из зала алый ковер вновь тек по ступеням –
Широким, широким,
И я поднималась в молчанье.
Дубовые двери:
Столовая, что ли, за ними?
Так мне показалось: там были забыты остатки
Трапезы пряной – летали над блюдами мухи…
На блюдах – рука человека,
Съеденная наполовину,
И голова, отрубленная по шею, –
Женская голова. И лицо, увы,
При жизни точь-в-точь
На мое было похоже!»
«Спаси нас Господь, – закричал тут отец невесты,
От этих кошмаров!
Да может ли быть такое?!»
«Конечно же, нет», – заверяю.
Улыбка блондинки
Прячется в серых глазах.
Уверенья нужны людям!
«За столовой – новая зала.
Она огромна!
Весь этот дом не стоит ее, наверно!
А в зале этой – браслеты и ожерелья,
Кольца, бальные платья, меха, накидки
И кружевные сорочки, и шелк, и батист,
Женские башмачки, муфты и ленты!..
Сокровищница?
Гардероб? Не понимаю –
Ведь под ногами – рубины горят и алмазы.
За залой этой… о Боже… попала я в Ад.
Во сне… Это сон… Я видела головы женщин.
Я видела стену, к которой гвоздями прибиты
Были их руки и ноги.
Видела гору грудей
Отрубленных. Гору кишок, из тел извлеченных.
В чашах – глаза, языки!..
Говорить не смею!
Нет! Не могу! И летали черные мухи!
Мухи гудели – низко и монотонно!
«Вельзевул – Вельзевул – Вельзевул», –
В их гуденье звучало.
О, я забыла дышать!
Я стремглав убежала –
И привалилась к стене, исходя слезами!»
«Да, вот уж лисья берлога!» –
Смеется блондинка.
(«Вот уж ничуть не похоже», –
Так я шиплю.)
«Грязные твари лисы. Всегда раскидают
У логов своих –
И кости добычи, и перья.
Лиса по-французски – «Renard»,
И «Tod» – по-шотландски».
«Уж как человека зовут –
Того не изменишь», –
Шепчет отец невесты.
Он едва не дрожит, да и гости тоже:
Светит камин,
И пылает,
И эль льется.
По стенам – чучела лисьи, трофеи охот.
Невеста вновь говорит:
«Услыхала снаружи
Я скрежет и грохот
И побежала скоро –
Тем же путем, что пришла.
По ковру, по ступеням широким –
Поздно! – ведь двери внизу уже открывались.
Бросилась вниз –
По лестнице словно слетела – г-Спряталась под столом –
И там ожидала,
Бога молила и в смертной тряслась дрожи».
Она на меня указала.
«Да, вы, сэр,
Вошли – и хлопнули дверью, и в дом ворвались.
И юную женщину вы за собой тащили –
За рыжие волосы и за тонкую шею.
(Длинными, непокорными
Рыжие волосы были…)
Она кричала. Билась. Спастись пыталась.
А вы, господин мой, только лишь усмехались –
В испарине шея и грудь,
Улыбка сияет!»
Невеста гневно глядит.
На скулах – румянец.
«И взяли тогда вы старинный
Широкий тесак,
Мой дорогой мистер Лис…
(Помню – она кричала!)
И ей перерезали горло – от уха до уха.
Я слышала стоны, и хрипы, и бульканье крови…
Закрыла глаза – и молилась,
Пока все не стихло.
Так долго – так долго! – все длилось, –
Но после стихло.
А я смотрела… А вы свой тесак держали –
И улыбались. И кровь по рукам стекала…»
«Во сне, дорогая», – напоминаю я снова.
«Во сне, дорогой.
Она на полу лежала,
И резали вы, и кромсали, и резали снова.
И голову вы от плеч отсекли ударом,
И в мертвые губы страстным впились поцелуем.
Отрезали руки – тонкие, бледные руки,
Корсаж разорвавши, груди ей отсекли вы.
А после вы плакали. Выли, подобно волку.
А после – внезапно – голову вы схватили
За волосы – помню,
Рыжими волосы были –
И с нею взбежали наверх по широким ступеням.
Вы скрылись.
А я убежала назад, в конюшню,
Там оседлала Бетси –
И вдаль умчалась,
Домой, по Белой дороге…»
Теперь все глядят на меня.
Я ставлю свой эль
На деревянный стол – мореный, старинный.
«Не было этого, – ей ли я говорю, всем ли собравшимся? –
Не было этого, Боже,
И быть не могло.
Просто кошмарный сон.
Право, врагу такого не пожелаю!»
«Но перед тем, как сбежала я с этой бойни
И поскакала на Бетси по темным аллеям,
И понеслась назад по Белой дороге –
А кровь-то еще была свежей, –
(Свинке ли вы перерезали
Горло тогда, мой мистер Лис?),
До того как домой вернуться,
Как бездыханной упасть перед вами,
Отец и братья…»
Честные фермеры.
Все они – как один –
Любят лисью охоту.
Пялятся вниз – на свои охотничьи сапоги.
«… Так вот. Перед этим, мой мистер Лис,
Я подняла с пола – из свежей крови –
Руку ее, дорогой. Руку женщины той,
Которую вы на глазах моих растерзали».
«Это всего лишь…»
«Нет!
Это не было сном!
Тварь!
Синяя Борода!»
«Это не…»
«Ты – Жиль де Рэ. Ты убийца!»
«Боже спаси – такого не может быть:»
Она улыбается – жесткой, холодной улыбкой.
Темные кудри змеятся вкруг светлого лба,
Как розы – в решетке беседки.
На бледных щеках пылают кровавые пятна.
«Вот, мистер Лис! Рука!
Белая, тонкая эта рука!»
Выхватила из-за корсажа
(Грудь – в чуть заметных веснушках,
Как же
Снилась мне эта грудь), –
Швырнула на стол, –
Прямо на стол, –
Прямо против меня!
Братья, отец и гости –
Глядят жадно.
Я поднимаю…
И правда – рыжая шерстка.
А лапка и коготки
Уже и закостенели, и с одного конца –
Кровь, что давно засохла…
«Да это же не рука!» – пытаюсь сказать.
Поздно. Первый кулак
Уже вышибает душу,
Дубинка из тяжкого дуба
Бьет по плечу,
Тяжелый сапог четко сбивает на пол.
А после удары просто сыплются градом, –
Сжимаюсь в комок,
Умоляю,
Сжимаю рыжую лапку…
Должно быть, я плачу.
И вижу тогда – ее:
Блондинку с тонкой улыбкой и серым взором.
Она поднимается – длинные юбки шуршат, –
Выходит из комнаты…
Весело ей было!
Но – далеко, на мили, ей путь до дома…
Уходит – и я, корчась на каменных плитах,
Вижу под юбками рыжий пушистый хвост.
Орать? Но силы на крик уже не осталось…
Ночью она побежит –
На всех четырех, легко –
По Белой, Белой дороге…
А вдруг охотники, детка?
Ведь может быть?
«Отвага прекрасна, – шепчу, подыхая, – но нас она убивает!..» Вот и конец истории!