Neil Gaiman - Дым и зеркала

– Самородного, говорите? – Я улыбнулся.

Его морщинистый и лысый партнер покачал головой и издал короткий печальный скрип. Потом подвинул свою королеву и скрипнул снова.

Такие, как он, встречаются в Инсмуте на каждом шагу.

Я заплатил за выпивку и оставил на стойке доллар чаевых. Бармен, вернувшись к своей книге, не обратил на деньги внимания.

На улице падали мокрые снежинки, оседая у меня в волосах и на ресницах. Я ненавижу снег. Я ненавижу Новую Англию. Я ненавижу Инсмут: здесь не то место, где стоит быть одному, впрочем, если есть такое место, где хорошо быть одному, я пока еще его не нашел. Тем не менее дела удерживали меня здесь лун больше, чем хотелось бы даже думать. Дела – и еще кое-что. Я прошел несколько кварталов по Марш-стрит: как и большая часть Инсмута, она была неприглядно заставлена вперемежку домами в духе американской готики восемнадцатого века, ветхими особняками конца девятнадцатого и бетонными коробками конца двадцатого. Наконец впереди показалась заколоченная закусочная. Еще через несколько минут я поднялся по каменной лестнице возле ее крыльца и открыл ржавую железную дверь.

Через дорогу помещался винный магазин, на втором этаже держал свою практику хиромант. Кто-то нацарапал черным маркером на двери одно слово: «СДОХНИ». Как будто это так просто.

Деревянная лестница была голой, осыпающаяся штукатурка – в потеках. Моя контора из одной комнаты находилась наверху.

Я нигде не задерживался так надолго, чтобы дать себе труд увековечить свое имя на стекле в латунной рамке. Оно было написано печатными буквами от руки на куске оборванного картона, который я кнопкой пришпилил к двери.

ЛОРЕНС ТАЛЬБОТ РЕШЕНИЕ ПРОБЛЕМ

Отперев дверь конторы, я вошел внутрь. При виде ее мне на ум неизменно приходили такие эпитеты, как «убогий», «неприглядный» и «жалкий», вот и сейчас я сдался, оставив попытки подыскать какой-нибудь иной. Контора у меня довольно невзрачная: письменный стол, кресло-вертушка, пустой каталожный шкаф; окно, из которого открывается замечательный вид на винный магазин и пустую приемную хироманта. Из закусочной снизу просачивается запах прогорклого кулинарного жира. Интересно, как давно заколотили этот «рай с курятиной», подумал я, воображая себе, как у меня под ногами по всем поверхностям маршируют армии черных тараканов.

– Таков внешний облик мира, о котором вы сейчас думаете, – произнес голос, настолько низкий, что у меня завибрировало нутро.

В углу конторы стояло старое кресло. Сквозь патину возраста и засаленности проступали остатки рисунка на обивке. Оно было цвета пыли.

Сидевший в нем толстяк, прикрыв глаза, продолжал:

– Мы смотрим на окружающее с недоумением, с беспокойством и опаской. Мы считаем себя адептами сокровенных литургий, одиночками, пойманными в ловушку миров, не нами замысленных. Истина много проще: во тьме под нами обитают существа, желающие нам зла.

Он откинул голову на спинку кресла, из уголка рта высунулся кончик языка.

– Вы читаете мои мысли?

Толстяк в кресле сделал медленный вдох, задребезжавший где-то у него в гортани. Он действительно был невероятно толстым, и его короткие пухлые пальцы походили на блеклые сосиски. Одет он был в теплое старое пальто, некогда черное, но теперь неопределенно серое. Снег у него на ботинках еще до конца не растаял.

– Возможно. Конец света – понятие странное. Мир всегда на грани, и его конец всегда удается предотвратить – благодаря любви, глупости или просто дурацкому везению… Ну да ладно. Теперь уже слишком поздно: Старшие Боги избрали свои орудия. Когда взойдет луна…

Из уголка его рта выступила и засочилась серебряной струйкой ему на воротник слюна. Что-то поспешно уползло с воротника в складки пальто.

– Да? И что же произойдет, когда взойдет луна? Толстяк в кресле шевельнулся, открыл опухшие и красные глазки и несколько раз моргнул, просыпаясь.

– Мне приснилось, что у меня множество ртов, – сказал он, его новый голос показался дребезжащим и странно высоким для такой огромной туши. – Мне снилось, что каждый рот открывается и закрывается независимо от других. Одни рты говорили, другие шептали, третьи ели, четвертые молча ждали.

Оглядевшись по сторонам, он отер с подбородка слюну и, недоуменно моргая, сел прямее в кресле.

– Вы кто?

– Тот, кто снимает эту контору, – объяснил я ему. Он вдруг громко рыгнул.

– Прошу прощения, – сказал он высоким с придыханием голосом и тяжело поднялся с кресла. Стоя, он оказался ниже меня ростом. Он смерил меня мутным взглядом. – Серебряные пули, – после минутной паузы объявил он – Традиционное средство.

– Ага, – отозвался я. – Прямо на язык просится, вот почему я, наверное, о них не подумал. Ха, так и надавал бы себе по щекам. Честное слово.

– Потешаетесь над стариком, – констатировал он.

– Вовсе нет. Извините. А теперь прошу прощения. Кое-кому тут нужно работать.

Он, шаркая, удалился. Сев на вертящееся кресло за стол у окна, я через несколько минут проб и ошибок обнаружил, что, если крутиться на нем влево, сиденье падает с основания.

Поэтому я застыл и стал ждать, когда у меня на столе зазвонит пыльный черный телефон, а зимний день тем временем становился все более серым.

«Дзинь».

Мужской голос:

– Как насчет алюминиевой обшивки? Я положил трубку.

Отопления в конторе не было. Интересно, сколько толстяк проспал в кресле?

Через двадцать минут телефон зазвонил снова. Плачущая женщина умоляла помочь ей найти пятилетнюю дочку, пропавшую вчера вечером, украденную из кроватки. Их собака тоже исчезла.

– Я пропавшими детьми на занимаюсь, – сказал я. – Мне очень жаль, слишком много дурных воспоминаний. – И с новым приступом тошноты положил трубку.

Сгущались сумерки, и впервые за все время, что я был в Инсмуте, через улицу загорелась неоновая вывеска. «МАДАМ ИЕЗЕКИИЛЬ, – сообщала она, – ТОЛКОВАНИЕ ТАРО И ХИРОМАНТИЯ».

Красный неон окрашивал падающий снег в цвет свежей крови.

Армагеддон предотвращают мелкие поступки. Так всегда было. Так всегда будет.

Телефон зазвонил в третий раз. Я узнал голос, это снова был тот мужчина с алюминиевой обшивкой.

– Знаете, – дружелюбно сказал он, – поскольку трансформация человека в волка в принципе невозможна, нам нужно искать другое решение. По всей видимости, лишение индивидуальности или еще какая-то разновидность проецирования. Травма головного мозга? Возможно. Псевдоневротичная шизофрения? Курам на смех. В некоторых случаях лечат гидрохлоридом тиоридазина внутривенно.

– Успешно? Он хохотнул.

– Вот это по мне. У вас есть чувство юмора. Но уверен, мы сможем вести дела.

– Я уже вам сказал. Мне не нужна алюминиевая обшивка.