John Tolkien - Властелин Колец (Перевод В. С. Муравьева, А. А. Кистяковского)

Они шатали, трясли, дробили, колотили, молотили – бум-бам, тррах-кррах, – и через пять минут эти огромные ворота валялись, где сейчас, а стены они рассыпали, как кролики роют песок. Не знаю уж, что там подумал Саруман, понял ли он, какая напасть на него свалилась, но надумать он ничегошеньки не надумал. Нынче он и маг-то, видно, так себе, плохонький, но волшебство побоку, просто кишка тонка, а для храбрости ему нужны рабы в ошейниках и колеса на ремнях, извините, конечно, за красивое выражение. Да уж, не то что старина Гэндальф. Саруман небось потому и прославился, что всех облапошил, запершись в Изенгарде.

– Нет, – возразил Арагорн. – Когда-то он был достоин своей громкой славы. Велики были его познания, победительна сметка, на диво искусны руки, а главное, он имел власть над чужими умами: мудрых он уговаривал, тех, кто поглупей, запугивал. И эту власть он сохранил: во всем Средиземье немногие устоят или поставят на своем, побеседовав с Саруманом, и это даже теперь, после его поражения. Гэндальф, Элронд, пожалуй, Галадриэль, а кто еще – не знаю, даром что козни его и злодейства очевидны и несомненны.

– Онты – они устоят, – сказал Пин. – Однажды ему их удалось объехать по кривой, другой раз не удастся. Да он про них мало что понимает и очень ошибся, исключив их из расчетов. В его замыслах им места нет, а передумывать уж теперь поздно, когда они сами за ум взялись. Словом, онты пошли на приступ, остатки изенгардского гарнизона разбежались кто куда и точно крысы полезли изо всех дыр. Людей онты отловили, выспросили и отпустили; их здесь вылезло дюжины две-три, не больше. А вот из орков, крупных и мелких, вряд ли кто спасся. От онтов – может быть, но от гворнов – никак, а они тогда не все еще покинули долину, Изенгард был наглухо оцеплен.

Так вот, когда онты развалили и искрошили южные стены, а гарнизона и след простыл, откуда-то выскочил и сам Саруман. Он, верно, сшивался у ворот, провожал свое достославное воинство. Поначалу он ловко укрывался, и его не заметили. Но тучи разогнало, звезды засияли; словом, для онтов стало светло, как днем, и вдруг слышу – Скоростень кричит: «Древогуб, древогуб!» Он по натуре тихий и ласковый, Скоростень, но тем страшнее ненавидит Сарумана – его самые любимые рябины погибли под оркскими топорами. Он спрыгнул со стены у внутренних ворот и помчался по дороге к Ортханку: они, когда надо, быстрее ветра. Серенькая фигурка перебегала от столба к столбу и уже была у башенной лестницы, но еще чуть-чуть – и Скоростень сцапал бы и придушил его возле самых дверей.

Забравшись в Ортханк, Саруман тут же запустил на полную катушку все свои прохиндейские машины, а в стенах Изенгарда уже набралось порядком онтов: одних призвал своим криком Скоростень, другие вломились с востока и севера – расхаживали и крушили что ни попадя. И вдруг скважины и шахты повсюду стали изрыгать огонь и вонючий дым. Кого обожгло, кого опалило. Один высокий красивый онт – Буковец, кажется, его звали – попал в струю жидкого огня и загорелся как факел: ужас несусветный!

Вот когда они впрямь рассвирепели. Я по глупости думал, что они и так уже здорово сердитые, но тут такое поднялось! Они трубили, гудели, голосили – от одного этого шума камни стали сами трескаться и осыпаться. Мы с Мерри забились поглубже в какие-то щели, заткнув уши плащами.

Точно смерч обрушился на Изенгард: онты выдергивали столбы, засыпали шахты валунами и щебнем; обломки скал летали кругом, как листья, взметенные вихрем. И посреди этого бушующего урагана несокрушимым утесом высилась башня Ортханка: ни малейшего вреда не причинял ей град каменьев и железок, взлетавших на сотни футов.

Спасибо, Древень головы не потерял; его, кстати, по счастью, даже не обожгло. Похоже было, что онты, того и гляди, угробят самих себя, а Саруман улизнет в суматохе каким-нибудь тайным подземным ходом. Они с разгону, как на стену лезли, кидались на черную гладкую башню – и без толку, разумеется. Тут, видно, постарались чародеи почище Сарумана. Ни щелочки в камне не сделали онты, только сами расшиблись и поранились.

Тогда Древень вышел за кольцо стен и затрубил так громко, что перекрыл голосом дикий шум и грохот. Вдруг наступило мертвое молчание, и из верхнего окна башни донесся злорадный, пронзительный, леденящий хохот. Чудно он подействовал на онтов. Только что они были сами не свои от ярости – и вмиг стали угрюмые, холодные и спокойные. Собрались они в круг возле Древня: тот держал к ним речь, а они молча, неподвижно внимали. Говорил он на их языке; я так понял, что разъяснял им свой план, который был у него готов заранее, а может, и давным-давно. Потом они словно растворились в серой темени – как раз уже начинало светать.

С башни они, конечно, глаз не спускали, но дозорные притаились где-то в тени, невидимые и неслышные. Другие все ушли на север и как в воду канули, а мы остались сами по себе. Денек выдался мрачный; мы бродили, осматривались и хоронились, как умели, от всевидящих и зловещих окон Ортханка. Искали мы хоть чего-нибудь поесть, ничего не находили, присаживались отдохнуть в укромном местечке и заглушали голод разговорами о том, каково-то воюют на юге, в Ристании, и как нынче дышится прочим разнесчастным Хранителям. Время от времени доносилось, будто с каменоломни, гулкое громыхание, и глухо рушились глыбы, раскатывая эхо в горах.

Под вечер мы отправились взглянуть, что там такое делается. Угрюмый лес гворнов вырос у края долины; другой подступил с северо-востока к изенгардскому кольцу. Подойти ближе мы не отважились, только послушали издали треск, грохот и шумы стройки. Онты и гворны копали пруды и канавы, возводили дамбы: собирали воды Изена, родников, ручьев и речушек. Мы им мешать не стали.

В сумерках Древень явился к воротам. Он ухал, гудел и, кажется, был доволен. Вытянул свои длиннющие руки, размял ноги и продышался. Я спросил его, уж не устал ли он.

«Устал? – повторил он. – Не устал ли я? М-да, нет, не устал, так, разве что заскорузнул. Сейчас бы испить как следует водицы из Онтавы. А вот поработали мы на славу: перебросали камней и разворотили земли больше чем лет эдак за сто. Зато, почитай что, и кончили дело. Вы ночью-то держитесь подальше от ворот и от этого… как его… туннеля! Вода оттуда хлынет – поначалу гнилая, мутная, пока не вымоет все пакости Сарумана, а уж потом Изен прикатит чистые, свежие воды». Он еще немного постоял, ковыряя стену и так себе, для развлечения, обрушивая стопудовые обломки.

Мы принялись выбирать место, где бы это поспокойней улечься и вздремнуть, но тут пошли диковинные дела. Раздался стук копыт: всадник мчался по Дороге. Мы с Мерри залегли, а Древень укрылся в тени под аркой. Выскочил огромный конь, точно серебро заблистало. Темно уже было, но я разглядел лицо всадника: оно как будто светилось, и он был в белом облачении. Я сел и уставился на него, разинув рот. Хотел позвать, да язык не слушался.