John Tolkien - Властелин Колец (Перевод В. С. Муравьева, А. А. Кистяковского)

Фродо с друзьями так и покатились со смеху, а ширрифы растерянно переглядывались.

– Ну что ты чепуху мелешь! – сказал Фродо. – Я поеду куда мне надо и когда захочу. Надо мне пока что в Торбу-на-Круче, а если вы за мной увяжетесь – это уж ваше дело.

– Ладно, господин Торбинс, – сказал предводитель, поднимая шлагбаум. – Вы только не забывайте, что я вас арестовал.

– Не забуду, – пообещал Фродо. – Никогда не забуду. Но простить – может быть, и прошу. А пока вот что: ночевать я буду здесь, и сделайте милость, проводите нас к «Плавучему бревну».

– Никак невозможно, господин Торбинс. Трактир навсегда закрыт. Не угодно ли переночевать в ширрифском участке, он на другом конце села.

– Почему бы и нет, – сказал Фродо. – Ведите, мы поедем за вами.

Сэм оглядывал ширрифов и наконец высмотрел знакомого.

– Эй, Пит Норочкинс, иди-ка сюда! – позвал он. – У меня к тебе разговор.

Ширриф Норочкинс опасливо обернулся на предводителя (тот глядел волком, но смолчал), поотстал и пошел рядом со спешившимся Сэмом.

– Слушай ты, Питенец! – сказал Сэм. – Ты сам норгордский, голова на плечах вроде есть, что же ты, рехнулся? Как можно, подумай хотя бы, арестовать господина Фродо? Да, кстати, а трактир почему закрыт?

– Трактиры все позакрывали, – отозвался Пит. – Генералиссимус пива не пьет и другим не велит. Будто бы поэтому. Правда, пиво-то и сейчас варят, но только для Больших Начальников. Еще он не любит, чтобы народ шлялся туда-сюда; теперь, если кому куда нужно, он сперва идет в ширрифский участок и объясняет зачем.

– Да как же тебе не стыдно таким паскудством заниматься? – укорил его Сэм. – Ты ведь, помнится, и сам был не дурак хлебнуть пивка – в какой трактир ни зайди, а ты уж там, при исполнении обязанностей, стойку подпираешь.

– Я бы и сейчас подпирал, Сэм, да стоек нету. Чем ругать меня, рассуди, а что я могу поделать? Ты же знаешь, я пошел в ширрифы семь лет назад, когда обо всем таком и слуху не было. А я хотел расхаживать по нашим краям, на людей посмотреть, новости узнавать, выведывать, где пиво получше. Теперь-то – конечно…

– Ну так брось ширрифствовать, раз пошла такая трезвость, – посоветовал Сэм.

– А это не положено, – вздохнул Пит.

– Еще разок-другой услышу «не положено» – и, честное слово, рассержусь, – сказал Сэм.

– Вот и рассердился бы, – вполголоса проговорил Пит. – А кабы мы все разом рассердились, так, может, и толк бы вышел. Да нет, Сэм, по правде говоря, куда там: повсюду эти Большие Начальники, громилы Генералиссимуса. Чуть кто из нас заартачится – его сразу волокут в Исправноры. Первого взяли старину Пончика, Вила Тополапа, голову нашего, а за ним уж и не сочтешь, тем более с конца сентября сажают пачками. Теперь еще и бьют смертным боем.

– Как же вы с ними заодно? – сердито спросил Сэм. – Кто вас послал в Лягушатники?

– Да нас-то никто не слал. Мы здесь безотлучно в ширрифском участке, мы теперь Первый Восточноудельский Отряд. Ширрифов набрали уж сотен пять, а нужно еще вдвое – следить за исполнением Предписаний. Вербуют все больше за шиворот, но есть и доброхоты. Вот ведь даже у нас в Хоббитании нашлись любители совать нос в чужие дела и растарабарывать на пустом месте. Хуже: кое-кто и вовсе стал подлазом, ищейкой Генералиссимуса и его Больших Начальников.

– Ага! Вот, значит, как он о нас проведал!

– Ну. Почты у нас теперь нет, а Срочная почтовая служба осталась: бегуны на подставах. Один такой прибежал ночью из Белокурска с «тайным донесением», а другой – у нас – отслушал и побежал дальше. Днем получили мы распоряжение арестовать вас и доставить не сразу в Исправноры, а сперва в Приречье. Верно, Генералиссимус хочет с вами повидаться.

– Я бы на его месте не торопился повидаться с господином Фродо, – сказал Сэм.

Ширрифский участок в Лягушатниках был еще гаже Предмостной караульни. Этаж там был один, такие же щелястые окна; дом из необожженного кирпича, сложен кое-как. Внутри – сыро и мерзко; поужинали они за длинным дощатым столом, не чищенным много недель. За таким столом только и есть такую еду, какую им дали. Но как-никак ночлег. До Приречья оставалось восемнадцать миль, и тронулись они в путь к десяти утра. Они бы и раньше выехали, да уж очень было приятно позлить предводителя ширрифов, который топотал от нетерпения. Западный ветер задул на север, стало холоднее, но тучи расступились.

Довольно смешная процессия покидала село; правда, селяне, которые вышли поглядеть на возмутителей спокойствия, не знали, можно или нельзя смеяться. Конвоировать их отрядили дюжину ширрифов; Мерри велел им идти впереди, а четверо арестантов ехали следом. Пин, Сэм и Мерри сидели вразвалочку, хохотали, галдели и распевали песни; ширрифы вышагивали с важным и строгим видом. Фродо молчал, опечаленный и задумчивый.

Возле последнего дома кряжистый старикан подстригал изгородь.

– Ого-го! – хохотнул он. – Это кто же кого арестовал?

К нему тут же метнулись два ширрифа.

– Эй ты, предводитель! – сказал Мерри. – Ну-ка, верни своих малых обратно в строй, а то я помогу!

Повинуясь окрику предводителя, хоббиты-ширрифы угрюмо поплелись назад.

– Ну а теперь ходу! – распорядился Мерри, и пони перешли на легкую рысь, так что и конвою пришлось наддать. Выглянуло солнце, и, хотя по-прежнему веял холодный ветер, разгоряченные ширрифы истекали потом.

Их, однако же, хватило лишь до Трехудельного Камня, на четырнадцать миль с передышкой в полдень. Было три часа. Ширрифы изголодались, ноги их не слушались, и бежать дальше совсем уж не было смысла.

– Пожалуйста, идите своим шагом! – сказал Мерри. – А мы поедем.

– До свидания, Питенец! – крикнул Сэм. – Встретимся у «Зеленого дракона», если ты дорогу туда не забыл. Возьми ноги в руки!

– Как себя ведете, арестованные! – укорил их предводитель ширрифов. – Порядок нарушаете: ну, потом на меня не пеняйте.

– Погоди, еще не так нарушим, – пообещал Пин, – а на тебя, уж ладно, не попеняем.

Они зарысили дальше, и солнце исчезало вдали за Светлым нагорьем, когда перед их глазами открылось Приречье, раскинулась озерная гладь. Фродо и Сэм застыли в горестном изумлении. Оба они были здешние, и, хотя навидались всякого, зрелище поругания родного края оказалось горше всего на свете. Памятные, любимые дома как смело; кое-где чернели пожарища. Старинные и уютные хоббитские жилища на северном берегу, верно, остались без хозяев, и садики, спускавшиеся к самому озеру, густо заросли сорняками. Между Озерным побережьем и Норгордской дорогой громоздились уродливые новостройки. Прежде там была тополевая аллея – не осталось ни деревца. А дальше, на пути к Торбе, торчала громадная кирпичная труба, изрыгавшая клубы черного дыма.