Андрэ Нортон - Магия благородного оленя

У Гэнфилда не было того испуганного, загнанного вида, как у Тима Дайкса. Но то, как выразился мистер Баттерсли, как он подобрал слова… Неужели Бэтмен еще не убежден, а Крис не осужден? Он должен постараться… как постарался ради него Хокинс в гостинице.

— Я составил вопросы, — сказал он. — Это правда.. Но я их не продавал.

— А с какой целью, Фиттон? Чтобы причинить им неприятности?

— Они сказали, чтобы я достал вопросы… я просмотрел пройденный материал и составил их. Я не собирался давать настоящие…

— Ага. — Мистер Баттерсли переплел пальцы рук. — Ты меня заинтересовал, Фиттон. Значит, тебе предложили раздобыть вопросы для остальных?

— Это ложь! — Голос Гэнфилда прозвучал резко и высоко. — Он сам пришел к нам. Это была его идея!

— Ты очень прояснил ситуацию, Гэнфилд, когда недавно заметил, что Фиттон «слишком труслив», как ты назвал это, чтобы достать настоящие вопросы. Если он обратился к тебе после того, как предположительно украл мои бумаги, откуда такая злобная реакция?

— Послушайте, — вмешался мистер Гэнфилд, — этот Фиттон обманул мальчика. Он это сам признал, и вы не имеете права предполагать, что мой сын подтолкнул на это Фиттона.

Мистер Баттерсли не обратил на него внимания; он снова пристально посмотрел на Криса.

— К тебе обратились с предложением украсть вопросы?

— Да.

— Ты получил за это деньги? — Он заглянул в лежащий перед ним листок.

— Нет.

— Он лжет! Спросите Джимми Бакстера… Харви… Де Тенбуса… — вспыхнул Гэнфилд.

И снова мистер Баттерсли не обратил никакого внимания на это вмешательство.

— Составление вопросов — довольно сложная работа. Ее мог проделать только тот, кто очень в этом нуждается. Ты признаешь, что сделал это, Фиттон. Теперь я спрашиваю тебя — почему?

Крис знал, что другого выхода нет; его загнали в угол, и единственный выход из него — правда. И неожиданно, как в гостинице, когда он понял, что ложь ему не поможет и нужно говорить правду, Крис ответил:

— Потому что я боялся.

После этих четырех слов наступила тишина, которая с каждым мгновением становилась все более угнетающей. Но он произнес эти слова, и он сказал правду.

— Я не буду спрашивать тебя, чего ты боялся, Фиттон. Как ни странно, но мне кажется, что больше ты не боишься. — Спокойный голос звучал так же властно, как гулкий голос Гарри Хокинса.

— Дело будет передано директору, и я не знаю, какое решение он примет. Я напишу свой отчет. Однако я убежден: это было сделано не ради выгоды. Гэнфилд, — это имя прозвучало, как удар хлыста, — ты ведь не давал никаких денег Фиттону. Верно?

Снова наступила тишина.

— Я… — начал Гэнфилд и замолчал.

— Ну, по крайней мере ты не усугубил свою ложь. Теперь я скажу тебе, что Харви Рид признался — никаких денег не было. И его рассказ несколько отличается от того, что ты рассказал мне вчера. Кажется, ты не очень хорошо подготовил своих сообщников. Что касается остального — решать доктору Стивенсу.

Крис неуверенно вздохнул. Он не знал, можно ли ему испытывать облегчение; и, конечно, у него нет той уверенности в будущем, как была, когда его взял под защиту сыщик с Боу-стрит. Но сегодня его слово противостояло их словам — и мистер Баттерсли поверил ему. И Бэтмен прав: Крис больше не боится. Гэнфилд словно съежился, он больше не диктатор, который полностью контролирует благополучие Криса.

Он слышал возражения мистера Гэнфилда. Тетя Элизабет молчала, она вообще ничего не сказала — к удивлению и облегчению Криса. Возможно, теперь она снова обретет дар речи. Но это уже неважно. Его теперь не беспокоит, что придется говорить с доктором Стивенсом. Его даже могут исключить из академии. Самое главное: он признался в том, что боялся, — и обнаружил, что больше это не так! Неожиданно ему стало тепло. Словно стоишь перед камином гостиницы, а снаружи холодная ночь. Раньше он никогда не пытался посмотреть в лицо своему страху. Он пытался ускользнуть от него, говорил себе, что просто не нужно ни во что вмешиваться. Не хотел признаваться в том, что он трус.

Но больше он не трус. Нэн сказала ему — гостиница сказала ему — и теперь он знает.

— Что случилось?

Нэн влетела в квартиру, словно пробежала дистанцию на соревнованиях. Крис поднял голову от книги.

— Меня до конца недели отстранили от занятий — пока доктор Стивенс не примет решение.

— Но они поверили тебе! — Это был не вопрос, а утверждение.

— Бэтмен поверил. — Крис не хотел говорить об этом: с него хватит тети Элизабет. Но — он в долгу перед Нэн. И он медленно пересказал сцену в кабинете. Он все еще внутренне сжимался, вспоминая, как признался в трусости, признался, что боялся Гэнфилда и его банды.

— Ты не боялся, — сразу вставила Нэн, словно читала его мысли, — во всяком случае не настолько, чтобы не сказать правду. Ты… ты храбрей меня. Мне следовало отнести эту булавку назад к прилавку… рассказать им все. Но — тогда я не могла.

Крис с любопытством посмотрел на нее.

— Ты сказала, тогда не могла. Почему?

— Потому что теперь, мне кажется, я бы смогла. — Она сняла свой ранец и села. — Я никогда ничего не рассказывала бабушке. Потому что всегда боялась, что разочарую ее, и тогда она не будет так любить меня. А она у меня была единственная. Поэтому, — она глубоко вдохнула, — когда бабушки здесь не было, я чувствовала, что у меня вообще никого нет. Но никто не должен говорить тебе, что хорошо и что плохо. Ты сам знаешь это — в глубине души.

Я знала, что дядя Джаспер заставляет меня причинять зло людям, которые мне доверяли. Я знала, что тетя Пруденс поступает правильно, не допуская контрабандистов к твоему отцу… — говорила Нэн.

Его отец — Крис вспомнил покрасневшее от лихорадки лицо на плоской подушке в постели в гостинице. Сейчас это лицо незнакомого человека, но он помнил, какой страх и гнев заполняли его тогда.

— И я знала, что сквайр собирается воспользоваться ложью, чтобы причинить тебе зло, — поэтому я — в то время у меня хватило сил пойти и рассказать. Хотя я все время очень боялась. Если бы он узнал… — Нэн замолчала и вздрогнула. — Я все думаю, узнал ли он и что случилось с той другой Нэн. Надеюсь, он не узнал. Никогда!

— Я тоже! — Крис сам удивился собственным словам. Потом медленнее добавил:

— Знаешь, я всегда чувствовал себя одиноким. Всегда был один. Папа все время отсутствовал… меня передавали из рук в руки. Я был у дяди Пита. На самом деле я им был обузой — это сразу чувствовалось. Потом здесь. И я думал, что когда подрасту… когда не буду причинять беспокойства, какие причиняют дети… может, папа захочет, чтобы я был с ним.

Он едва ли понимал, что рассказывает Нэн то, о чем не говорил никому и что всегда причиняло ему боль. Но словно у него изо рта удалили кляп, и он не смог бы остановиться, даже если бы захотел.