Андрэ Нортон - Сказительница

Эйдрис изливала в песне весь свой гнев, все раздражение, всю ненависть к Яхне. «Волшебница, наверно, стоит за этим, — подумала она, чувствуя, как ее слова вылетают изо рта, пропитанные ядом. — Силы Тьмы, которые помогают ей, хотят задержать нас. Ну, посмотрим!»

Мозг ее работал быстро, она извлекала звучные аккорды, на мгновение пожалев, что не надела на пальцы прищепки. Струны из кванской стали обжигали пальцы. Слова становились на место, она торопливо сочиняла продолжение своей сатиры. Быстрый рокот струн, и она продолжила, возвышая голос при каждой ноте:

Кеплианец закричал: железо жестоко вонзилось ему в бок. Боковые всадники еще дальше попятились от предводителя. Из их искривленных ртов, которые различала сказительница под шлемами, полились гортанные нечленораздельные звуки. Этот язык Эйдрис никогда прежде не слышала, но все равно не могла не услышать страха в их голосах.

Черты лица темного посвященного исказились от боли. Пальцы Эйдрис перебирали струны, извлекая музыку, направляя ее вместе с гневом прямо во всадника. Девушка знала — без легенд, без преданий, без инстинкта — знала самим мозгом костей, что в словах ее Сила и правда. Ее проклятие осуществится. Она пела судьбу темного посвященного, окутывала его своим собственным волшебством.

— И пусть сгниет твое тело в безымянной могиле! — она выкрикнула последние строки, видя, что они обрушились на него, как удар кулака. С бессловесным рычанием предводитель повернул коня и направил его назад, в том направлении, откуда они появились. Остальные всадники последовали за ним, но медленно, держась подальше от него, как будто опасались, что проклятие Эйдрис затронет и их, если они подойдут близко.

И как раз в тот момент, когда пылающий край солнца показался над горизонтом, они исчезли на лесистом склоне, направляясь на север.

Эйдрис смотрела им вслед, наслаждаясь своей победой. Она чувствовала себя сильной, торжествующей, пламя ненависти горело в ней. Она вспоминала выражение лица темного посвященного, вспоминала, какую судьбу предрекла ему. Сказительница откинула голову и расхохоталась — смеялась долго и громко… смеялась, пока не стало дыхания и мне понадобилось глотнуть воздух. Каким-то краем сознания она понимала, что нехорошо радоваться падению другого, пусть даже Темного, но она не обращала внимания на эти уколы совести.

— И пусть сгниет твое тело в безымянной могиле! — прошептала Эйдрис, улыбаясь лучам солнца, упавшим на ее лицо.

Когда смех сказительницы стих, растаял в тишине, она услышала голос:

— Хорошо сделано, менестрель.

Она повернулась и увидела, что Алон сидит и внимательно смотрит на нее.

— Давно ты не спишь? — спросила девушка, чувствуя, как оживает вчерашний гнев на него.

— Достаточно долго, — ответил он, — чтобы понять, что тебе не понадобилась помощь, чтобы победить этого. — Он кивнул в сторону исчезнувшего темного посвященного. — Поздравляю.

Она сердито нахмурилась.

— А ты мне и не помог! Я считала, что ты слишком слаб, чтобы сидеть без помощи, иначе разбудила бы тебя, чтобы ты имел дело с нашим гостем. — Поток Силы слабел, опустошив ее, оставив тело таким слабым, что ей неожиданно потребовалось сесть, иначе она упала бы. Голова у нее отчаянно заболела… плоть, казалось, отрывается от костей.

Алон беззаботно пожал плечами.

— Я тебе не нужен. И теперь, может быть, ты поверишь, что сама обладаешь Силой. — Он невесело улыбнулся. — Я бы никогда не подумал использовать сатиру. Ты ведь знаешь, все это с ним и случится. — Он искоса посмотрел на сказительницу, как будто спрашивая, что у нее на уме.

Девушка покачала головой.

— Я хорошо знаю стихи, — сказала она и довольно улыбнулась. Снова пришла мысль, что нехорошо радоваться поражению Темного, но она легко отбросила угрызения совести. — Что теперь? — спросила она.

Он подтащил мешок с провизией.

— Сначала поедим и попьем, потом двинемся дальше, — просто сказал он. — Нужно уходить отсюда как можно быстрее. Там, откуда он пришел, есть кое-кто еще.

После еды Эйдрис проверила состояние его раны. Грязь под повязкой затвердела и растрескалась, поэтому девушка ногтем счистила ее. На месте разреза виден был только белый шрам. Эйдрис удивленно смотрела на него. «Если бы такое чудо произошло и с отцом»! Но тут же надежда ее ослабла: она вспомнила, что вскрыла шкатулку Дахон.

Рана Монсо тоже почти залечилась, хозяин жеребца снова прочел над ним целительное заклинание, втирая в ногу пасту, которую достал из своих припасов. Когда Эйдрис заняла свое привычное место у головы коня, посвященный указал на стремя.

— Сегодня ты поедешь верхом, — сказал он. — Твое волшебство потребовало многого от тела. Я пойду.

Она посмотрела ему в лицо, все еще бледное под многодневным загаром.

— Ты еще недостаточно силен. — Эйдрис знала, что говорит правду.

— Вчера я весь день проспал, — напомнил он ей. — А ты почти не отдыхала. Садись, — приказал он, указывая на седло.

Эйдрис колебалась, но, чувствуя слабость, поставила ногу в стремя. Алон помог ей сесть на спину кеплианца. Девушка сдержала стон: болели затекшие мышцы.

Странным казалось сидеть на середине спины Монсо, а не сзади. Полукровка беспокойно переминался, оглядываясь на нее, потом прижал уши. Эйдрис напряглась, почувствовав, как заходили под ней его мощные мускулы. Кеплианец фыркнул, в гневе забил копытом.

— Я первая, кроме тебя, кто сидит на нем верхом? — спросила она, сдерживая дрожь в голосе. Воспоминание о тех стремительных гонках, когда Монсо выходил из-под контроля, заставило ее глотнуть.

Посвященный кивнул.

— Не зажимай его ногами, — предупредил он и напомнил то, что она сама знала по многим годам знакомства с кайогами, которым помогала пасти коней. — Если ты напряжена, он это чувствует. — И принялся успокаивать жеребца.

Сказительница кивнула и заставила себя расслабиться в седле. Постепенно горб на спине кеплианца сгладился. Алон пошел вперед, ведя полукровку. Вскоре прилетел Стальной Коготь, прокричав хриплое приветствие.

Через час недостаток сна и напряжение вчерашнего дня сказались на Эйдрис: она задремала в седле, автоматически подстраиваясь под ритм ходьбы Монсо.

Она неожиданно проснулась, когда Монсо резко остановился и замотал головой, словно его кто-то неожиданно ужалил. Эйдрис села, мигая, потом протерла сонные глаза. Во рту у нее пересохло, и горечь заставила ее поморщиться. Голод грыз внутренности. Судя по положению солнца, полдень уже миновал.