Наталья некрасова - Великая игра

В сумрак.

Цвет шелковых простыней был жемчужным, они были прохладны и полны теней во всех своих изгибах и складках. В них пыталась спрятаться ночь. Я открыла окно — в этот час мошкара не досаждает. Какая жалость, что ее назойливое жужжание и укусы так часто разрушают утонченную возвышенность любовной ночи!

В предрассветный час я услышала осторожный стук в двери. Моя служанка Адит стояла на пороге, почтительно склонившись, и в руках ее было письмо, обернутое в алый шелк, обвязанное золотым шнуром и запечатанное королевской печатью. Я почтительно приложила письмо ко лбу и сердцу и распечатала. В алом шелке был туго свернутый, намотанный на палочку пахучего сандала листок пергамента, а на нем легким каллиграфическим почерком была начертано: «Госпоже Жемчужине явиться в седьмой день месяца сархут в полдень в Красный Зал малого Дворца Золотого Павлина. Следовать с подателем сего письма». Внизу был оттиск Рубиновой Печати. Я поцеловала письмо и велела провести гонца в нижний покой, а сама направилась в сад, к пруду, где я имела обыкновение совершать утреннее омовение. Сердце мое колотилось, и мне было не до пения птиц, не до ярких мазков алого, золотого и лилового на утреннем небе, не до аромата цветов. Я даже не стала подкрашивать глаза и надевать свои любимые жемчуга. Я вышла к посланнику одетой просто и скромно, потупив взгляд, как и полагается девушке моего сословия. Посланник был в одежде королевской дворцовой стражи. Я предложила ему скромную трапезу, во время которой я все молчала, а он не сводил с меня глаз. Потому я поняла — он знает, зачем я нужна во дворце. Но я не стала его расспрашивать. Оставалось только гадать. Это был мужчина зрелый, с заметной сединой в волосах, суровый и некрасивый. Он сразу перешел к делу, что выдало в нем не придворного, а воина:

— Ваше имущество будет под охраной, ваши дела будут улажены. О деньгах не заботьтесь. Приказано не медлить. Собирайтесь, и через три часа отправляемся.

Я поклонилась и смиренно спросила:

— Могу ли я взять с собой свою служанку Адит?

Он нахмурился, задумавшись — видимо, не получил насчет нее указаний, затем кивнул.

— Но поторопитесь.

Я взяла немногое — любимые украшения, любимые ароматы — в нашем деле это очень важно, несколько книг, флейту и двенадцатиструнный тунг. Так хотелось взять тушечницу, и кисть, и картины, и вазы, и любимый ковер, и платья, и все мои мази, притирания, и весь мой мирок… Солнце Всепорождающее, как все тленно и преходяще…

Я смотрела из-за занавесок повозки на свой домик и сад и не могла сдержать слез. Адит тоже вздыхала. Мой старый верный управитель Хуман остался присматривать за домом — ему оставили денег даже больше, чем надо, чтобы жить безбедно, и он был счастлив.

Я отвернулась. Что напрасно лить слезы? Потому у нас лицо и впереди, а не на затылке, что человеку присуще смотреть вперед, а не горевать о том, что осталось в прошлом. Моя кошка Нихатти мурлыкала у меня на коленях, повозка подпрыгивала на ухабах — хорошо, что я приказала выстлать ее подушками, всадники скакали по обе стороны, сопровождая нас, как высокородных особ, и я отрешилась от печалей.

Меня разместили в удаленном павильоне в роскошном саду Дворца. По моей просьбе мне принесли те мази, притирания и краски, которые я любила, а также и то, чего я не просила, — платья, подобранные со вкусом и знанием дела. Кушанья и напитки доставляли самые разнообразные, и я не отказывала себе в удовольствии попробовать от каждого хотя бы кусочек, хотя бы глоточек. Воистину многих мне раньше не приходилось отведывать, хотя я в этом понимаю толк.

Я не видела иных людей, кроме Адит, двух служанок, доставлявших кушанья и все остальное, да того человека, что меня привез сюда. Так продолжалось пять дней, пока не настал седьмой день месяца сархут.

Меня провели не на женскую половину, не к государыне. Стало быть меня призвали ко двору не ради того, чтобы ввести в штат наложниц, ибо ни на что другое при моем происхождении рассчитывать не приходилось. Но тогда зачем я здесь? Я была в недоумении. Но мой проводник шел молча и не смотрел на меня. Мы прошли через сад, перешли по мостику через пруд и оказались у невысоких дверей из резного дерева. Мой проводник три раза постучал, потом еще два раза, и нам отворили. Внутри было прохладно и темно и пахло тонким ароматом курений. Мы долго шли по лестницам и галереям, поднимаясь все выше, к свету, пока не остановились перед высокими дверьми, у которых стояли стражи в алых и золотых одеяниях королевских телохранителей. Двери перед нами распахнулись, и мой спутник знаком показал мне, чтобы я вошла первой.

Свет из высоких открытых настежь окон ударил мне в глаза, и я закрыла лицо широким рукавом.

— Это и есть госпожа Жемчужина? — послышался не то вопрос, не то утверждение. Я убрала от лица рукав и увидела, что нахожусь в небольшой высокой комнате, застланной ярким разноцветным ковром, в котором преобладал зеленый цвет молодой травы, отчего казалось, будто бы я стою на цветущем лугу. А напротив меня было возвышение в три ступени, из резного дерева, а на нем стояло высокое сиденье, на коем восседал пожилой мужчина, очень красивый, в черном одеянии. Поначалу я не узнала его, хотя лицо показалось мне знакомым, а потом поняла, что это не кто иной, как сам Священный государь Анхир-анна-ару, а высокий молодой человек в синем, сидевший на табурете у ног его, — военный правитель керна-ару. А слева от Священного государя, на ковре, стоял юноша, почти мальчик.

Я сложила руки перед лицом и опустилась было на колени, чтобы потом простереться у ног государей, но анна-ару поднял руку и остановил меня.

— Подойди, — сказал он, и голос его был ласков.

Я, как подобает, опустила глаза, спрятала руки в рукава и, сложив их на животе, маленькими шажками подошла к престолу, остановившись в двенадцати шагах почтения.

— Подними глаза.

Я повиновалась.

Я поняла, почему не сразу узнала государя, — священный узел его волос был распущен, а сами волосы срезаны до плеч. Так он сделал в день явления чуда, добровольно оставив власть сыну.

Керна-ару напоминает ястреба. Он высок, красиво сложен, как все в его роду, и хорош собой, нос у него горбатый и чуть кривоватый, ноздри чутко раздуваются, как у норовистого коня. Глаза у него темные, блестящие, волосы черные и тяжелые, а надо лбом светится золотая королевская прядь. Он порывист и резок, подобен сильному ветру. Мне доводилось слышать много рассказов о том, как женщины стремились обрести его благосклонность, и я вполне понимаю их. Это драгоценный гордый олень, каждая хотела бы держать его на золотой привязи в своем саду. Но женщинам не удержать его.

Третий был совсем юн. Нежное лицо, длинные ресницы и кудри, темный нежный румянец. Гибкий, как лоза, стройный, словно молодое деревце. В женском наряде он походил бы на девушку. Он смотрел на меня, и краска заливала его лицо. Как было бы забавно и приятно обучить его науке страсти! Пройдет время, и он станет таким же красивым мужчиной, как его брат, но юная, невинная нежность исчезнет. Какая жалость! Увы, такова судьба всего в этом мире. Все преходяще.