Наталья некрасова - Великая игра

Он повернулся и пошел в долину, чуть сожалея, что брат не попытается метнуть копье ему в спину. Вот перепугался бы, если бы увидел, что из раны не пойдет кровь, да и вообще копье не причинит ему вреда сейчас, когда он наполовину в Мире Духов!

Мать смотрела на него снизу вверх, исподлобья. Это был уже не молящий собачий взгляд. Она пришла не просить — требовать.

— Или я не из Уль-фангир? — глухо, хрипло рычала она. — Или я не мать вождя? Почему я хожу в лохмотьях? Почему потускнели мои кольца, почему выпали камни из моих подвесок, почему пью я из щербатой миски воду, а не вино из золотой чаши? Почему я ем пустую похлебку, а не жирную шурпу? Почему я сама расчесываю свои волосы костяным гребнем, а не рабыни — серебряным? Почему вокруг меня нет слуг и родичей, а лишь два жалких старика и семь старух? Сын мой, где моя материнская честь?

Ульбар сидел, молча глядя в огонь. Только сейчас, слушая мать, он осознал, насколько безразличны ему и честь, и род, и племя. Он, как и говорил ему наставник, «взошел на холм» и увидел оттуда мир людишек, копошащихся в грязи, в паутине старых, гнилых и бессмысленных законов. Тупые людишки, тупые законы. И ни у кого не хватит смелости взять и смести их. Один только старый шакал Ильдехай посмел хоть что-то сделать. Ульбар усмехнулся. Старый враг был достоин уважения.

— Почему ты молчишь, сын мой? — резко крикнула мать.

Ульбар посмотрел на нее. Худая, со злым, безумным огнем в выпуклых глазах, седая, потерявшая зубы из-за цинги много зим назад, его мать утратила всю былую привлекательность. Правда, как он понимал теперь, красавицей она никогда не была, и взял ее отец лишь по закону золотого рода Уль-фангир. А вот Ачин, ровесница ее… Если бы мать так же, ее соперницу, холить и лелеять, кормить и держать в тепле и она была бы куда краше. Наверное, пришло время разобраться с братом. Заставить всех уважать себя — и испытать свою силу. А заодно вернуть матери власть и честь — и откупиться от нее окончательно. Он хотел свободы. Вернуть все долги — и быть свободным.

— Хорошо, — сказал он. — Я верну тебе твое достояние, мать. Жди осени, когда скот нагуляет жир, а люди вернутся на зимние стоянки.

Он встал, давая матери понять, что больше говорить не станет. Он уже был шаманом, сильным шаманом, а не только ее сыном. И принадлежал он не столько ей, сколько духам. Она это понимала и смирилась. Но она имела право требовать своего. Что же, если он отдал долг отцу, так матери тем более следует отдать его.

Отдать долг и окончательно рассчитаться.

И с братом тоже.

В небе горел огонь. Солнце опять умирало на западе, чтобы, как всегда, возродиться поутру. Почему не возрождаются люди? Почему — смерть, зачем смерть? Кто придумал этот ужасный, мерзкий закон? Как найти его, как победить его и уничтожить эту проклятую смерть?

В краю мертвых предков, как говорят, нет смерти и старости — но нет и свершений. А зачем вечная жизнь, когда ты не можешь ничего изменить?

Если бы только суметь подняться не на холм, а на гору, чтобы встать не только над миром живых, но и над Миром Духов, и дать всем свои законы…

Он закрыл глаза, достал глиняную флягу и отхлебнул большой глоток варева из злых трав. Если все равно умирать, так чего тянуть? Уж лучше без труда, легким путем.

Зелье подействовало быстро. Скоро он перестал чувствовать холод ночи и ледяные пальцы тихого, крадущегося ветра на шее. Ветер непристойно шарил по телу под распахнутой дохой, но после зелья это было даже приятно. А скоро он перестал ощущать и эти вкрадчивые прикосновения. Он уже видел перед собой равнину Мира Духов, он, Охотник, стоял там и кликал свою свору. И белые псы с красными ушами и глазами, горящими как раскаленные угли, сбегались к нему из Нижнего Мира и садились у ног, свесив красные языки и преданно глядя в глаза. Ульбар осклабился. Псы увидели, как хозяин сверкнул алыми угольями глаз и прошипел:

— Мы пойдем по следу брата моего, Ульбара, сына Ачин. Мы затравим его нынче ночью.

Ульбар, сын Ачин, лежал, облокотившись на левую руку на толстом пестром ковре, утопая в глубоком ворсе. Рабы с подрезанными сухожилиями на ногах, чтобы не сбежали подлили ароматного масла в светильники из темной бронзы, привезенные из набега на далекий юг, расстелили кошму и расставили на ней серебряные блюда, кувшины и кубки с едой и вином. Виноградари, жившие у леса, по берегам реки, что впадает в Сладкое Море, меняли его на крашеные кожи и коней. Можно было бы пойти на них походом и забрать и вино, и самих людей, но кто же тогда будет возделывать виноградники? Сами Уль-фангир и их черная кость этого не умели. Так пусть же Виноградари живут себе. Уль-фангир будут защищать их от других племен, и это будет платой за их вино. Сын Ачин подумал, что по весне поедет с ними договариваться.

Он встал, подошел к низкому ложу. Его вырезали из дорогого дерева искусные рабы с севера. Ульбар, сын Ачин, лег. В просторной одежде из бледно-голубого шелка было и легко, и не холодно. Эту ткань, как и светильники, привезли с юга, а шила одежду для него молоденькая рабыня из соседнего племени, которое теперь тоже подвластно ему, Ульбару, сыну Ачин. Он хмыкнул. Соседи называли их Уль-фангир, по имени рода правителей. На их языке Уль-фангир означало — люди колесниц или повозок. Когда Уль-фангир кочевали, повозки их были бесчисленны, а вожди в старину, говорят, сражались на бронзовых колесницах. Теперь лишь в могилу на колеснице везут. А чаше — на салазках.

Как отца.

Ульбар мотнул головой. Он был сын Ачин, а не сын Ульбара-вождя. Он будет править не как Уль-фангир, а как старый мудрый Ильдехай из людей черной кости. Сын Ачин скрипнул зубами. Что медлит этот ублюдок, полубрат? Скоро конец лета, скоро праздник. Он чувствовал, что все решится именно тогда. Что же, надо готовиться.

Полог шатра чуть приподнялся, пропуская внутрь маленькую кругленькую девушку в длинной красной рубахе.

— Господин? — прошептала она, чуть позвякивая золотыми браслетами на руках и босых ногах.

Ульбар мгновенно забыл обо всех тревогах и поманил ее сесть на край ложа рядом с собой. Протянул ей чашу. Девушка хихикнула и весело блеснула глазами, тряхнув сотней мелких тугих косичек.

— Господин милостив к своей рабыне.

— Господин желает тебя сегодня ночью, — ответил Ульбар, сын Ачин, потянувшись к завязкам красной рубахи девушки.

Ульбар, сын женщины из высокого рода Уль-фангир, ощутил боль — вернее, это была не совсем боль, а некое неприятное, но вполне определенное чувство, возникавшее, когда «поводок» натягивался. Чем сильнее становился Ульбар, тем длиннее растягивался этот поводок. Но когда-то настанет предел… Одно радовало — поводок его брата был куда короче. Как и у всех обычных людей. Даже во сне их души не уходили далеко от тела, хотя во сне связь души и тела ослабевает.