Генри Олди - Кровь пьют руками

Ерпалыч в упор смотрит на меня, часто-часто моргая, и тут до меня доходит, что я ляпнул! Ведь он же это на свой счет принял!..

— Прости, Ерпалыч! Не слушай ты меня, трепача! Я ж писатель, Ерпалыч, у меня в голове одни интриги да сюжеты — сдуру могу такое ляпнуть… Ерпалыч кивает и отворачивается.

Все, теперь не я на него, а он на меня обиделся.

— Зря вы это, Олег Авраамович, — встревает Лель, будто я и без него не знаю, что «зря»… — Большую Игрушечную действительно замутили, как вы изволили выразиться, со стороны. Только местный филиал НИИПриМа, где работал Иероним Павлович, здесь ни при чем. Это была директива Центра. Главного. И исполнители были — оттуда. Кое-что нам удалось установить, хотя и далеко не все. А Иероним Павлович совершенно…

— При чем я, Алик. При чем, Лель. Очень даже при чем. Ведь это в моей лаборатории разрабатывалась тема «Акт Творения». Чисто теоретически, с моей тогдашней точки зрения. А они воспользовались… с-сволочи. Нет, я на вас, Алик, не в обиде. Просто… иногда как вспомнишь — тошно становится. Давайте просто посидим, помолчим. Со мной все в порядке, не беспокойтесь.

Не то чтобы совсем в порядке — но рука Ерпалыча, подносящая ко рту таблетку валидола, почти не дрожит.

Мы послушно молчим.

Похоже, ехать нам осталось немного. Интересно, как он выглядит — этот центр в Малыжино, который магистр собрался возрождать, а Лель в нем, недовозрожденном, вовсю работает?

Надеюсь, он нас не разочарует. Дело не в тамошнем Фимкином заточении; и не в том, что нам улыбчивый Коля-Лель наврал, а что нет. Просто ежу ясно: магистры — магистрами, Лели — Лелями, а Малыжино — не просто исследовательский центр с уклоном в психальтруизм…

…Магистру мы звонить не стали. Зачем? Все как на ладони: приезжий шеф переговорил с нами, воткнул местным работничкам фитиль под хвост, они и засуетились — мы уже трудимся, уже везем, привлекаем, убалтываем…

Оставалось ждать звонка от Леля, каковой звонок и состоялся на следующий день, ближе к вечеру. «Мальчик Коленька» пообещал заехать за нами через три дня, около половины четвертого пополудни. «Раньше, извините, никак не получается — график, эксперименты…»

Мы пожали плечами и стали ждать. Жизнь без событий, бьющих ключом? — два дня райского блаженства! Ерпалыч вернулся в свою старую квартиру, где и засел отшельником. Фол укатил обратно в Дальнюю Срань, организовывать визит: «Говоришь, и нас пригласили? Отлично! Кто ходит в гости по утрам…» — и вж-жик по улице. Идочка перестала от меня шарахаться, ожидая, что я вот-вот на нее наброшусь и съем. Думаю, кинься я на нее с иными целями — она бы не возражала. Для Идочки я явно перешел из разряда «больных» в разряд «мужчин». Мужчин загадочных и опасных. Видимо, это ее возбуждало.

В другое время я бы… но сейчас, сидя как на иголках в преддверии экскурсии, мне было не до шашней с сестрой милосердия.

Пытался продолжить роман. Шло туго. Мысли разбегались муравьями, текст трещал по швам. Позвонил главреду — и на удивление легко добился отсрочки на месяц…

Впрочем, нет. Одним событием меня Бог не обделил. Среди ночи в гости заявилась Эра Гигантовна и весьма бесцеремонно извлекла меня на улицу (вернее, в подвал) — для интимного разговора, каковой разговор и не замедлил состояться.

Вспоминать об этом не хотелось. Неожиданно и больно. В прямом и переносном смысле слова. Кто мог знать, что интересую следовательшу уже не я, и даже не Ерпалыч, а мой брат Пашка! И не столько сам Пашка…

Все, хватит!

…Тем более что мы почти приехали.

Действительно, наш «Вольво» замедлил ход и плавно свернул с трассы. Боковой аппендикс-грунтовка для начала встряхнул нас, мы прибавили скорости, вспугнув оголтелое воронье над скелетом лесополосы, — и перед нами распахнулся новый пейзаж.

Земля без радости.

По левую руку виднелось старое кладбище с покосившимися крестами и редкими каменными надгробиями, закутанными в зимние саваны. Местами в снегу чернели свежие проплешины: похоже, кое-кого здесь хоронили совсем недавно.

По правую руку молчало заброшенное село — останки хат, щербатые челюсти заборов, холодные, давно забывшие о тепле и дыме печные трубы, ржавые рога телевизионных антенн… У меня создалось жутковатое впечатление, что все селяне в одночасье переселились прямиком через дорогу. Из гостей на погост.

Дальше, за селом, проглядывало ровное матово-блестящее пространство, и я не сразу догадался, что это — замерзший пруд. Вон и темные промоины; в лед вмерзло несколько рыбачьих лодок. Чуть наискось от грунтовки, на холме, возвышалось кирпичное строение без крыши.

— Это была церковь. XIX век, — сообщил воспрявший духом Ерпалыч.

За развалинами церкви виднелся одинокий домик; там, наверное, в свое время проживал местный батюшка. Однако разглядывать церковь и предполагаемый дом священника я не стал, потому что перед нами уже вырастали корпуса былой усадьбы, окруженные внушительным забором.

Забор был сделан на совесть: красного кирпича, метра четыре высотой! Для полноты впечатлений не хватало только колючей проволоки по гребню. Зато перед кирпичной кладкой гостеприимно возвышалась еще одна ограда: кованая, чугунная, вся в витиеватых завитках и со стреловидными остриями поверху. Правильно, красота красотой, а попробуешь перелезть — вся задница в дырках будет! Если ты, конечно, не ниндзя какой-нибудь, который «по небу летает и бегает плашмя по стенке».

Небось еще князья Голицыны ставили, чтоб психи от их княжеского призрения не разбежались.

Дорога шла теперь вдоль самой ограды, и кирпичная стена нависла над нами, напрочь закрывая виды на местные достопримечательности. Зато мы для зрителей из усадьбы наверняка были как иа ладошке: пару раз я заметил установленные на стене новенькие телекамеры с круговым обзором.

Ворота оказались под стать осаждению: такие только танком вышибать. Или из пушки. Зато открылось сие фортификационное сооружение само, водителю даже сигналить не пришлось.

Нас явно ждали.

Я оглянулся — где там Фол с Папой? — но все было в порядке: оба кентавра чинно въезжали в ворота вслед за нами.

Справа и слева проплывают заснеженные деревья местного парка, а в лоб на нас надвигается трехэтажное здание со стрельчатыми окнами. Ко входу ведут широкие ступени. Чуть не доезжая до них, водитель вновь сворачивает — и глушит мотор. Стоянка. Интересно, раньше Голицыны и их гости здесь свои экипажи оставляли? А сейчас рядом расположились «Рено» цвета «мокрый асфальт», наглый «мере» из последних, красная «Мазда», и только в углу сиротливо жмется старый «жигуленок».

Приехали.

Просьба освободить вагон.

— Это наш главный корпус… следуйте за мной, Сбоку к ступенькам на скорую руку пристроен дощатый пандус, застеленный ковровой дорожкой. Я не верю своим глазам. И о кентаврах позаботились! Пускай кенты и по ступенькам скакать горазды (сам видел, и не единожды), но вот ведь — проявили внимание!