Генри Олди - Тирмен

— Не помню, дедушка Казимир. Зато помню, что всю жизнь мечтал сказать тебе «спасибо»!

Широкая ладонь хлопнула по плечу.

— О чем ты, Гаврош? Это я всю жизнь... Несколько секунд там, и потом здесь, целую вечность... Мечтал тебя предостеречь. Дрянь этот «Кольт», так и запомни! Первая пуля — в цель, остальные — вверх, частым веером. Правильно в инструкции пишут: «Старайтесь попасть первым же выстрелом. Иначе лучшее, что вы сможете предпринять, это запустить проклятой железякой в противника». Только одного и достал, в Каховке... Перед тем как начать спуск по узкой железной лестнице, Кондратьев вопросительно указал рукой на дорические колонны. Не храм Юпитера Капитолийского, конечно...

— Гробница Иакова, — понял его дзядек. — Того самого, Исааковича. На самом деле — хранилище истрепавшихся священных книг. Талмудическая макулатура! Здесь вообще — сплошное мракобесие и обман народа.

Спорить с заслуженным народовольцем Петр Леонидович не стал. Шел по лестнице, молчал, смотрел в белую дымку, что стлалась над обрывом.

— Иерусалим, — пояснил дзядек. — Не порти зрение, не разглядишь ни пса. Смог почище лондонского, только белый.

Кондратьев вздохнул не без сожаления. Вечный Город он видел лишь на экране телевизора. Думал съездить — да так и не собрался, лентяй.

На площадке, каменной, как и все здесь, но такой широкой, что автобус пускать впору, они угодили в толпу. Шумную, разноязыкую, живую. Петр Леонидович вновь вспомнил картину на «минус третьем». Тоги-туники, руки, воздетые ввысь, застывшие скульптурные позы, истовые глаза...

И Та, что стоит на гребне.

Кондратьев быстро огляделся, надеясь заметить если не тогу, то хотя бы фрак. Где там! Восточный базар, демократически смешанный с херсонской «толкучкой» — и с приправой из «Макдоналдса». Пижама была в этом вавилонском столпотворении родной, обычной. Взгляд зацепился за синюю очень знакомую будку. Биотуалет. Н-да...

Ох, художники! Ох, классики!

— Давно ждем? — на всякий случай поинтересовался он, ныряя вслед за дзядеком в тесный промежуток между шашлычной «Shish kebab Ali Bey» и киоском с табличкой «Currency exchange». Дзядек вновь поймал его за руку, потащил куда-то вбок, в людскую толщу.

— Кто как, — кинул на ходу Казимир Сигизмундович. — Ты о чем, Гаврош? Благолепия не хватает? Меньше попов слушай!

Пиджаки, рубашки, платья, памятные по Средней Азии халаты, кипы, тюбетейки, шляпы всех видов и фасонов. Запах горящих дров, аппетитный дымок жареного мяса, дух лекарств — резкий, тревожный. Кондратьев принюхался: корвалол. Точно, корвалол. И снова — люди, люди, люди. Обычные, разные, похожие и непохожие.

Живые.

— Сюда! — Рука дзядека уверенно тянула дальше. Ага, кажется, тропа. Узкая, но пройти можно, даже вдвоем.

— И куда теперь?

— Ориентирую по местности! — Дедушка Казимир остановился на тропе, повернувшись спиной к обрыву, к белому туману, за которым прятался Иерусалим. — Прямо перед нами Масличная гора, западный склон. Религиозные басни оставим для несознательных, равно как антинаучные слухи про грядущее явление Высшего Существа именно в этом месте...

«Я соберу все народы, и приведу их в Долину Иосафата, и там произведу над ними суд... » — подсказала память. Книга Иоиля. В Судный День по темным галереям, скрытым в толще Масличной горы, мертвые всего мира сойдут в тесное ущелье у высохшего Кедрона. Господь взойдет на вершину, гора раскроется, мириады усопших восстанут...

И свершится Суд.

Он, бывший тирмен Петр Леонидович Кондратьев, стоит в мертвой долине царя Иоасафата.

— Гавро-о-ош! — Дзядек, всезнающий и всепонимающий, шагнул ближе, обнял за плечи. — Пройдет, сейчас пройдет, по себе знаю... У лекарей такое зовется «шок». Слушай, давай по кебабу съедим? У Али приличное заведение. Чисто, недорого. И винцо славное.

Петр Леонидович сглотнул. Кебаб, да под хорошее вино, лучше грузинское, красное... Стоп! Пусть столь нелюбимые дзядеком попы ошиблись, напутали, солгали...

Но Смерть — не сказка! И то, что он здесь, — не ложь!..

— Удивляешься? — Дзядек улыбнулся, окинул взглядом кручу, нависшую над головами. — Люди остаются людьми, Гаврош. Даже тут они верны своей природе. Человек — потрясающее создание, если задуматься. В чем правы господа мракобесы, так это насчет свободы воли. Воли у нас — никаким черпаком не вычерпать. А воля, да еще в сочетании со свободой — смесь почище «греческого огня». С другой стороны, что непонятного? Попали сюда, бухнулись на колени, постояли часок. Захотели кушать. Проснулось любопытство. Я, например, сразу принялся определять вместимость долины и склона при максимальной уплотненности. А после расчетов стал осваиваться. Как все.

Кондратьев подумал и кивнул. Насчет мракобесия судить рано, а вот подружка Любопытство и впрямь живуча... Население Земли — шесть миллиардов с хвостом. Это которые в данный момент по матушке-Земле ходят. Если на каждого выделить один квадратный метр... Можно еще вероятность встречи подсчитать: с друзьями, с сослуживцами, с особистом Карамышевым, с Леонидом Семеновичем Пантелкиным.

С Леной.

С мамой, с папой...

— Насчет Суда, скажу я тебе, Гаврош, ясности нет. Будет время, обсуди вопрос с буддистами. Или с парсами. Кто ждет, кто кебабы жарит. А кто верит, что обойдется как-нибудь. Мало ли, на чем наши Феи столкуются!

Феи... Да, дзядек, я помню твою сказку. Фея Небес — и Вечная Спутница. И напутствие помню. На окраине Каховки, словно чуя беду, ты заставил меня выучить адрес: Петроград, 12-я Василеостровская линия...

По синему небу бежали стада легких курчавых облаков. Это здесь. В осенней степи в небе летели серебристые острые стрелы.

— А может, все проще, дзядек? Ничего этого нет. Есть больница, палата, подушка под головой. Я умираю, кровь заливает мозг. И перед финалом вижу то, о чем часто думал: тебя, Иосафатову долину, людей в ожидании суда и приговора. Может, жизнь — электрическая лампочка? Сейчас меня погасят, потом выкрутят из гнезда, выбросят, забудут?

— Может, и так...

Губы дзядека сжались, строгое, лишенное возраста лицо помолодело. Ярко вспыхнули глаза — синие, как здешнее небо.

— Я бежал с каторги, из «Колесухи», самого страшного места во всей Сибири. Весна, мокрый снег по колено, а впереди — река, широкая, чуть ли не в полверсты. Моста нет, лодки нет, ледоход. За спиной — погоня. Стоял я, смотрел на реку и думал: может, перейду, может, льдиной накроет. Потом вспомнил, что практика — критерий истины. Решил проверить.

— И как?

Дзядек ответил не сразу. Перевел взгляд вверх, но не на небо — на скальный гребень.

Туда, где на картине ждала Фея Земли, Вечная Спутница.

— Меня арестовали на другом берегу, Гаврош. Но реку я перешел. Ищешь ответ? Он там, наверху. Пошли!