Генри Олди - Тирмен

С остальными спутниками предпочтительнее было не общаться вообще. И даже лишний раз не смотреть в их сторону.

У стахановца Вана и полиглота Абдулло имелась своя бухгалтерия: приходорасходные книги, заполняемые аккуратными китайскими иероглифами. В услугах выпускника Харьковского финансового института никто не нуждался. Петр в очередной раз махнул рукой — и стал любоваться выраставшей на горизонте громадой гор, начиная скучать.

Скука кончилась в Дараут-Кургане. Большую часть товаров распродали, купленное упаковали, но самое трудное только начиналось. В маленькой дымной кибитке, освещенной лишь огоньками глиняных светильников-карачираков, знатный стахановец товарищ Ван впервые устроил совещание. На грязную кошму, застилавшую пол, легла карта. Впрочем, Кондратьев и без карты знал: их путь лежит в глушь Сарыкола, к высокогорному кишлаку Кичик-Улар.

— Здесь! — Палец полиглота Абдулло ткнул в центр карты. — Дорога трудная, придется идти по оврингам. Они старые, ненадежные...

Кондратьев вздрогнул. Овринг — дорога над пропастью. Бр-р-р!

— Дикие места, — понял его белый таджик. — Узел гор Гармо, сердце Памира. Даже местные не любят туда ходить. Говорят, за каждым камнем встретишь не джинна, так альбеста. А то и самого арваха. Темный народ!

Видавший виды товарищ Абдулло скорбно покачал головой, осуждая народные суеверия.

— Джиннов мы можем не бояться, Петр Леонидович. Но начинается осень. Надо спешить.

Товарищ Ван, до этого важно молчавший, дернул бороденкой и выговорил длинную китайскую фразу.

— Да! — кивнул в ответ Абдулло. — Мы с товарищами посовещались, и появилось общее мнение. Вы — хороший человек, Петр Леонидович. А хорошим людям полагается доля в прибылях. В Кичик-Уларе можно купить не одни лишь меха.

Молодой бухгалтер сдержал усмешку. О чем-то подобном он давно догадывался.

— Gold, — на приличном английском уточнил ударник социалистической торговли Ван. — Gold dust and nuggets. But not only, mister Kondratyeff...

Петр подумал, что «Lee-Enfield» он вытребовал у товарища Кадыркулова определенно не зря.

Предсказание полиглота Абдулло сбылось с лихвой. Дорога к Кичик-Улару оказалась не просто трудной — трудной до невероятия. По крайней мере, для молодого бухгалтера, ранее наблюдавшего ледяные шапки гор только издали. Кондратьев был не прочь и в будущем видеть большое исключительно на расстоянии, но Судьба, прежде снисходительная, взялась за него всерьез.

Ехать пришлось не на лошадях, а на кутасах. Тех самых, о которых так сокрушался секретарь райкома. Это оказались обыкновенные яки. Однако первая попытка воссесть на рогача чуть не закончилась для Кондратьева скверно. Кутас, носивший недвусмысленную кличку «Джинн», взревел, оскалил желтые зубы и пустился вскачь. Поладили с немалым трудом, благодаря кусочкам дефицитного в этих местах сахара.

А потом начался лед. Лед — и овринги, настилы из кусков дерева и камней, вставленные в щели отвесных скал. От холода спасали теплый зимний халат, взятый в Дараут-Кургане, и огромная мохнатая шапка. От страха высоты спасения не было. По оврингам шли врозь: люди отдельно, мычавшие кутасы — следом. Внизу, под ногами, что-то шумело, но заглянуть туда Петр не решился. Вскоре молодой бухгалтер понял: жуткая дорога для его спутников — дело привычное. Льды, снега, пропасти, засады на перевалах... Опасно, но такова жизнь. Повезет, не повезет... Кысмет!

Мене, мене, текел, упарсин...

После одного из переходов по оврингу Петр опробовал винтовку — подстрелил на ужин горную индейку. Выстрел вызвал одобрительное: «Якши, урус!» Спутники оценили меткость: стрелять довелось в сумерках, навскидку. По-киргизски индейка звалась «улар», как и загадочный кишлак, куда они держали путь.

Дня через три Кондратьев начал привыкать — к холоду, ночевкам на камнях, тропинкам над бездной. Но Судьба была наготове. Вечером, после очередного перехода, высланный на разведку киргиз-погонщик вернулся быстро, белый от страха. Долго молчал, глотал мокрый снег, затем с трудом выдавил: «Арвах, о-о-о-о!»

Про арваха Петр слыхал. Осталось уточнить насчет «О-о-о-о!». С последним вышла заминка. Товарищ Абдулло расспрашивал погонщика, уточнял, мрачнея на глазах. Переводить не спешил. Наконец повернулся к Кондратьеву, скривился, словно лимон жевал:

— Лавина. Нет дорога. Овринг — йок! Совсем нет. Арвах! О-о-о-о!

Петр отметил неверно употребленный падеж вкупе с туземным «йок». Кажется, полиглот и впрямь расстроился.

Вскоре расстроились и остальные. Было от чего!

Арвах жил на ближайшей горе. Много их, арвахов, духов предков, но этот — особенный. Очень сильный, очень страшный. Злой! Одну дорогу лавиной завалил, овринг обрушил. Плохо! Вторая дорога есть, только она к пещере арваха ведет. Ждет арвах, погубить их хочет. Совсем-совсем плохо!

О-о-о-о!

Петр убедился: и в самом деле плохо. Погонщики взбунтовались — никто не хотел идти в логово злого духа. Когда на следующее утро было предложено разведать путь, желающих не нашлось. Напрасно товарищ Абдулло кричал, напрасно товарищ Ван хмурил брови. Караванщики сбились в кучу, смотрели злобно, кое-кто взялся за оружие.

Бухгалтер Кондратьев прищурился, глянул на сверкающий белым огнем пик, закрывший полнеба. С минуту подумал.

И вызвался в разведку.

Идти оказалось неожиданно легко. Тропа — в два кутаса шириной, под ногами скрипел прочный наст, над головой горело яркое горное солнце. Плечо приятно оттягивал ремень винтовки. В арвахов Петр не слишком верил, к тому же рад был погулять час-другой в удалении от «киперятифа». Как объяснил товарищ Абдулло, путь вокруг горы всем хорош и удобен, если бы не пугающая близость к жуткому арваху. Полиглот не без горести присовокупил, что здешний темный народ платит духу регулярную дань — припасами, золотом и девственницами. Сам белый таджик считал дань глупостью и вредным суеверием, но смотрел при этом странно.

Все остальные, включая стахановца Вана, не говорили ничего. Отворачивались.

Пройдя пару километров, Кондратьев готов был согласиться с товарищем Абдулло относительно суеверий. Но после очередного поворота заметил прямо на тропе сугроб. Подойдя ближе, он убедился, что «сугроб» — слово в данном случае неточное.

Тонны снега намертво перекрыли тропу. И, кажется, недавно.

Слева — скала, справа — пропасть. Наверху... Петр закинул голову и зажмурился от невыносимого сияния вечных льдов. Вершина располагалась рядом. Он глубоко вдохнул разреженный воздух и замер. Блеск померк, затуманился, вскипел серой пеной. В уши ударил низкий утробный гул.

Испугаться он не успел. Разум молчал, отказываясь верить, но кто-то, чужой и трезвый, уже выдал резюме. В последние дни Кондратьев видел такое не раз. Маленький обвал, перекрывший тропу, — аванс. За ним основная выплата — лавина.