Юлия Остапенко - Зачем нам враги

«Я никогда больше не увижу ее, — думала она, глядя на светлые волосы эльфа. — Но я сделаю то, что она хотела. Для нее. Я должна ей это».

Но все оказалось намного сложнее, чем она представляла. Еще когда они волокли бесчувственное тело Глоринделя к коню, Эллен, поддерживавшая его под мышки, подумала, какой же он тяжелый. Девочка тоже едва не надрывалась, но одержимость, плескавшаяся в ее глазах, видимо, прибавляла ей сил. А у Эллен, напротив, силы отнимала. Руки Эллен не были руками Эллен: они отказывались делать то, что она им велела. И это было так... страшно.

За деревней до большого тракта оставалось несколько миль глухой, заброшенной сельской дороги, и если съехать с нее и углубиться хотя бы шагов на пятьдесят в лес, никто ничего не услышит.

Если бы эльф очнулся прежде, чем она закончила все приготовления, Эллен отказалась бы от своих намерений. И была бы счастлива, да, наверное, счастлива, когда он схватил бы ее за волосы и впечатал лицом в придорожный валун. Она умерла бы, чувствуя собственные мозги на лице, и это была бы счастливая смерть. Потому что ей не пришлось бы делать это. Она предпочла бы умереть, только б не делать.

Но он не очнулся. Она хорошо его приложила. Даже тряска по размытому тракту его не потревожила. Он не чувствовал, как Эллен столкнула его с коня, как она, постанывая от напряжения, волокла его к дереву по грязной земле. Не чувствовал, как она прислоняла его к стволу и связывала его руки наголовной лентой невесты.

И что теперь, Эллен? Что ты собираешься делать теперь?

На миг ей почудилось, что он уже очнулся и теперь просто притворяется, подыгрывая ей, подчиняясь ее воле. Это ощущение окрепло, когда его ресницы задрожали — стоило ей только как следует затянуть узлы и выпрямиться, тяжело дыша и стискивая трясущиеся руки. И ушло, когда он открыл глаза.

Ушло, спало, будто пелена, а вместе с ним ушел страх. И растерянность. И способность мыслить.

Глориндель открыл глаза и взглянул на Эллен, и она не отвела взгляд.

— Я же сказала вам, — проговорила она. — Я же говорила, чтобы вы не смели меня бить.

Он сонно, растерянно моргнул, будто не понимая, что происходит, дернулся, и его глаза распахнулись — широко, потрясенно. Боги, какие же у него были красивые глаза. И как ей нравилось видеть там то, что она видела в этот миг.

Эльф смотрел на нее еще несколько мгновений, потом огляделся, дернул локтями, потянул ноги к груди, будто рефлекторно пытаясь отстраниться. Он боится, подумала Эллен. Он сам еще этого не понимает, но уже боится.

Меня.

— Я же сказала, — с каким-то болезненным наслаждением повторила Эллен. — Сказала, чтоб вы не смели меня бить. Почему вы не послушались?

— Да ты, сука, совсем с ума спятила! — закричал он. Крик получился сильным, мощным, в нем не было дрожи, не было визгливых ноток, которые ей, может быть, хотелось услышать. Как же он ненавидит меня теперь, подумала Эллен, наблюдая, как он, опустив голову, судорожно пытается освободиться. Ему плевать, что я делаю и... что собираюсь делать дальше. Он просто зол, что я посмела тронуть его. И еще больше — что не дала завершить начатое. Удовлетворить его похоть. И его жажду причинять другим боль.

Научи меня, мысленно взмолилась она. Научи меня... этой жажде. Она мне так нужна, а ее нет... Нет?

— Развяжи меня сейчас же, дрянь! — прошипел Глориндель, вскинув голову, Растрепавшиеся белокурые волосы падали ему на глаза, рот застыл в гримасе безграничного отвращения, тонкие ноздри яростно раздувались. Эллен никогда не видела его таким... или...

Или ВИДЕЛА?

Эта ярость, обескураженность и гнев в его глазах, возмущенный крик, сменяющийся криком боли, когда сталь вонзается в его прекрасное белое тело...

Эллен вдруг поняла, до чего смешна. До чего она ничтожна и убога в его глазах: стоит над ним в пяти шагах, будто боясь подойти, в своем несуразном, выпачканном платье, со скрученными в кривой узел грязными лохмами, сжимая на груди трясущиеся руки, неуклюжая, жалкая... И эта жалкая тварь оглушила его, отвезла в лес, привязала к дереву и теперь стоит, дрожа как осиновый лист, едва не теряя сознание от ужаса перед тем, что сделала...

Как ты омерзительна, Эллен, холодно подумала она — или кто-то другой в ее голове. Ты в самом деле хуже, чем дождевой червяк. Так ты себе представляла встречу с Расселом, верно? Ты бы и его оглушила, связала, а потом дрожала бы перед ним, слушая, как он осыпает тебя бранью, тебя, жалкую глупую суку, которая вообразила себя великой мстительницей?..

Ну и кого здесь ты собиралась этим рассмешить?

Никого, подумала она. Некого смешить. Здесь никого нет.

Что ж, отлично. Хорошо. Я все поняла. Спасибо за эту науку.

— Ты оглохла или... — снова начал эльф, и тогда она рванулась к нему, стремительно, как змея, и со всей силы ударила по лицу.

Она никогда прежде к его лицу не прикасалась — хотела, но ни за что не набралась бы смелости, а когда он был без сознания, ей просто было не до того. И сейчас ощутила — обжигающе жаркую кожу под своей рукой. Жаркую и такую мягкую — верно говорят, что щетина у эльфов не растет. Не понять даже, что кого ожгло сильнее — эльфа эта пощечина или его кожа — руку, которая пощечину нанесла.

«Огонь, — подумала Эллен будто в бреду, — огонь, жарко, горячо... »

Глориндель вскинул голову, и его глаза снова расширились, но ярость из них ушла. И брезгливость тоже. Осталось негодование, и изумление, и... и появилось что-то, абсурдно напоминающее восторг. Будто он был приятно поражен тем, что она сделала.

— Ты...

— Я убью вас, — сказала Эллен и подняла с земли нож — его нож, который сняла с его пояса. — Убью.

Он хотел что-то сказать, но умолк, едва приоткрыв губы. Прекратил вырываться, медленно подтянул ноги поближе к туловищу. Слабо тряхнул головой, сбрасывая липнущие к лицу пряди, — словно хотел видеть ее получше. Хотя нет, не ее. Эллен поймала его взгляд и поняла, что он направлен на нож в ее руке.

— Слушай, Эллен, — наконец проговорил Глориндель. — Если это из-за того, что я... сделал в той таверне, то... я сожалею.

— Заткнись, — сказала она.

— Я правда поторопился. К тому же девчонка была вовсе не так хороша. Послушай, Эллен. Если ты хочешь, то мы можем...

Она ударила его снова. Левой рукой — потому что в правой был нож, а Эллен не хотела уродовать эльфа. Пока не хотела. Пока ей нравилось смотреть на его нечеловечески красивое лицо, нравилось наблюдать, как меняется его выражение, как понемногу с него слетают все маски, которые он привык носить, — одна за другой.

Ярость была только одной из этих масок, вдруг поняла Эллен. Всего лишь одной. Самой верхней.

Теперь обе его щеки пылали от ее ударов, а у нее огнем горели ладони. Эллен стояла над ним, стискивая скользкую от пота рукоять ножа, а эльф смотрел на нее снизу вверх, и блики мутно светившего сквозь облака солнца отблескивали в его васильковых глазах.