Ник О`Донохью - Исцеление Перекрестка

— Какого рода?

— Эпидуральный note 20.

— А как насчет ребенка?

— Плода? А в чем дело?

— Плода! Это, случайно, не о моем ребенке речь? — Бидж осознала, что говорит с интонациями грифона.

— Так оно и есть, только, пожалуйста, перестаньте спорить. Лори, займитесь наркозом.

Лори и всегда-то была бледна, теперь же она позеленела.

— Я никогда не работала с пациентом-человеком. Доктор Бодрэ натягивала хирургические перчатки; в раздражении она отпустила резину, от щелчка изнутри перчатки вырвалось облачко талька.

— Это самый обычный наркоз. Я буду давать указания по мере надобности.

— Только ты и можешь этим заняться, — обратился к Лори Конфетка. — Не хочешь же ты, чтобы доктор Бодрэ сама все делала.

— Нет, — решительно ответила Лори.

— Нет, — как эхо, раздался голос Бидж. Все вытаращили на нее глаза.

— Вы отказываетесь от наркоза?

— Я не могу себе его позволить.

— Ну, знаете ли, — жизнерадостно сообщила ей доктор Бодрэ, — вы не первая моя пациентка, которой я буду давать наркоз.

Бидж была достаточно опытна, чтобы уловить фальшивую уверенность в голосе врача.

— И которая же — двадцатая? Последовавшее молчание было вполне красноречиво. Наконец доктор Бодрэ деловито сказала:

— Да, конечно, я обычно занимаюсь научной работой, но все-таки интернатуру я проходила в родильном отделении: так что и принимать детей, и давать обезболивающее матерям мне случалось. И, хотите верьте, хотите — нет, кесаревы сечения я делала тоже. Все роженицы поправились без осложнений, а дети родились совершенно нормальными…

Доктор Бодрэ умолкла, наконец полностью осознав стоящую перед ними проблему.

Бидж сотрясла мучительная судорога. Лори марлевой салфеткой вытерла пот ей со лба. Где-то рядом Конфетка проговорил:

— Бидж, у нас нет выбора.

— Нет, — упрямо повторила она.

Все снова посмотрели на нее. В этой операционной под бестеневыми лампами ловилка в ее руке казалась неуместным анахронизмом.

Конфетка покачал головой.

— Бидж, ты просто испытываешь предоперационную панику. Так не годится.

Это были жестокие слова. Предоперационная паника — ее испытывают первокурсники…

— Дело не в этом, — покачала головой Бидж. — Причина — не страх.

— Это же кесарево сечение, а не какая-то царапина.

— Никакого наркоза, — твердо сказала Бидж. Она много размышляла, когда поняла, что кесарево сечение может оказаться неизбежным.

— Это безумие, — пробормотала доктор Бодрэ, но тут же прижала руку в перчатке к скрытому маской рту: это, конечно, соответствовало действительности, но говорить так было бестактно.

Бидж обратилась к ней одной:

— Никто не может гарантировать, что наркоз не повредит новорожденному.

— Не глупите. — Доктор Бодрэ перешла за занавес. — Эти анестетики применялись при миллионе кесаревых сечений, и почти всегда никаких нежелательных последствий для маленького человечка… — Она остановилась и так закусила губу, что капелька крови проступила сквозь маску.

— Ну вот, Люсилла, — вздохнул Конфетка, — теперь ты понимаешь, зачем я прорвался сюда? Хочешь провести консилиум?

— Что за младенец ожидается? — медленно спросила та.

— Наполовину фавн, наполовину человек. — Конфетка повернулся к Бидж: — Поправь меня, если я не прав. Бидж бессильно покачала головой; ей сейчас было не до обид.

— Но ведь есть эпидуральные анестетики, которые безопасны и для человека, и для козла. Какая должна бы быть дозировка, чтобы не повредить малышу-фавну?

Лори неожиданно сказала Бидж:

— Лапушка, я ненавижу делать что-то на глазок, но тут я справлюсь.

Бидж покачала головой.

— Только не в этом случае.

— Тогда чего ты от нас хочешь? Бидж глубоко вздохнула и ответила так спокойно, как только могла:

— Как делали кесарево сечение до изобретения наркоза?

Доктор Бодрэ поежилась. Конфетка медленно произнес:

— На этот вопрос я могу ответить. Пациента привязывали к столу, и еще кто-нибудь его держал.

Перед Бидж промелькнуло воспоминание из детства: диорама поля сражения времен Гражданской войны — генералу Джексону note 21ампутируют руку. Хирургу помогает здоровенный детина, готовый схватить Джексона и удерживать его.

— Меня может держать Лори. Я должна… Доктор Бодрэ спокойно ответила:

— Не пойдет. Бидж, вы знаете, каков был процент смертельных исходов при кесаревом сечении в те времена? Семьдесят пять процентов. Значительная часть, конечно, за счет инфекции, но и очень многие — от шока. Я не могу пойти на это, — заключила она честно, но тут же добавила: — Да и вы тоже. Обычно, если мать умирает, существуют способы выкормить малыша; в этом же случае это может оказаться затруднительным.

— Мы, конечно, можем попытаться, с помощью Стефана, — сказала Лори, — но, Бидж, этому просто нельзя дать случиться. Согласись на эпидуральный наркоз.

Бидж скрутила новая судорога. Наконец она кивнула.

— Только, пожалуйста, будьте осторожны. — Она понимала, что ее слова звучат глупо, но должна была их сказать.

— Обещаем, — ответила Лори. Доктор Бодрэ взглянула на Конфетку и холодно распорядилась:

— Приготовьте пациентку. Конфетка не колеблясь взялся за дело.

— Все готово, доктор. — Конфетка поколебался, что не часто с ним случалось, и добавил: — Просто делайте разрез, как обычно.

Люсилла Бодрэ бросила на него поверх маски взгляд, которого Бидж предпочла бы не заметить, и подняла скальпель.

Она легким движением рассекла мышцы, и Бидж испытала такую острую боль, что на мгновение ей показалось: лампы в операционной стали светить слабее. Почти тут же боль исчезла, и Бидж ощущала только присутствие скальпеля — как чего-то неприятного, чего не должно бы быть у нее в животе.

Конфетка протянул руку и вытер пот со лба Бидж. Лори крепко держала ее за плечи, и давление ее рук воспринималось как поддержка и обещание помощи.

— Ладно, — сказала доктор Бодрэ. — Раз уж вы хотите знать, что происходит, я собираюсь сделать два разреза: первый рассечет брюшину, второй — стенку матки. Пожалуйста, — добавила она устало, — не отбивайтесь своим клинком.

Она снова подняла скальпель, блеснувший в ярком свете хирургических ламп, и Бидж, которой никогда в жизни не приходилось переносить операций — даже миндалины ей не удаляли, — почувствовала непередаваемый ужас.

Снова возникла всепоглощающая боль, такая сильная, что Бидж даже не могла бы сказать, где именно ее источник. Она закрыла глаза, словно борясь с мигренью. Так же внезапно боль отступила, осталось только странное, непривычное ощущение: словно ее живот — тесто, и кто-то режет его на кусочки.

После первого разреза доктор Бодрэ, казалось, стала другим человеком.