Надежда Первухина - Признак высшего ведьмовства

— Фройляйн Шпайер, ваш доклад будет заслушан вторым, — говорит профессор Либхе. — Сразу после выступления академика Даговица. Так что будьте готовы.

— Безусловно, — улыбается Шарлотта.

— Позвольте, я провожу вас на ваши места, — источает любезность профессор Либхе.

Шарлотта сидит рядом с тетей, стараясь не глазеть по сторонам, хотя кругом мелькают знаменитости научного мира. Но вот конференция начинается, звучит вступительное слово, представляются члены почетного президиума…

— Лотхен, — шепчет тетя. — На трибуну поднялся академик Даговиц! Следующей выступаешь ты! О как я волнуюсь за тебя, сердце мое! О если бы сейчас здесь были твои дорогие родители, они гордились бы тобой!

Шарлотта улыбается внутренней улыбкой и говорит:

— Несомненно, дорогая тетя.

Девушка собранна и спокойна. То, что она должна поведать этой аудитории, а затем и всему миру, не терпит суеты, трусости и малодушия.

— Слово для доклада предоставляется фройляйн Шпайер!

Это звучит как гром среди ясного неба. Тетя приглушенно взвизгивает. Шарлотта встает со своего места и неожиданно слышит громкие аплодисменты. Ах да… Это ей за книгу о математическом анализе. Они еще не знают, какой сюрприз Шарлотта Шпайер приготовила ученому миру сегодня.

Она поднимается на кафедру. Рядом с кафедрой воздвигнута огромная черная доска — специально для тех \ченых, которые привыкли доказывать и излагать свои теории с куском мела в руках. Шарлотта не собирается отступать от этой традиции, но сначала — несколько вступительных слов.

Шестнадцатилетняя Шарлотта Шпайер легко подавляет внезапный порыв волнения и, глядя в зал, говорит звонким, твердым голосом:

— Господа! Среди всех наук, открывавших человечеству путь к познанию законов природы, самая могущественная, самая важная наука — математика. — Она переводит дыхание и слышит тишину зала. И продолжает: — Этими гениальными словами начала свою первую лекцию в Стокгольмском университете Софья Ковалевская. Эти слова актуальны и до сих пор, как и труды госпожи Ковалевской. Именно благодаря трудам этой великой женщины-математика я совершила открытие в науке. Я знаю, что мой сегодняшний доклад называется «Некоторые новые аспекты решения уравнения Ферма», но на самом деле я стою на этой трибуне по другой причине. Я собираюсь представить вашему вниманию полное, научное и неопровержимое доказательство теоремы Ферма.

Маститые академики, сидящие в президиуме, поначалу недоуменно переглядывались, а с последними словами Шарлотты откровенно захохотали. Вслед за ними захохотал и весь зал.

— Я прошу тишины и внимания, — спокойно, негромко сказала Шарлотта. — Меня никто не слышит? Что ж, как угодно.

Она подошла к доске и взяла кусок мела.

— Фрау Ковалевская, помогите мне, — прошептала девушка, выводя первую формулу.

Через пять минут методичной работы Шарлотты у доски стих смех и разговоры в зале и президиуме. Тогда Шарлотта заговорила, сопровождая каждую новую запись точными и логичными комментариями. Постукивал о доску мел, новые формулы вставали стройными рядами, а в зале царила уже та мертвая благоговейная тишина, которая наступает именно тогда, когда человечество сталкивается с чем-то непостижимым и неподвластным разуму.

Наконец Шарлотта вывела последнюю формулу и закончила свое выступление классической фразой:

— Что и требовалось доказать.

Немое изумление царило недолго. Первым закричал академик Даговиц:

— Это шарлатанство! Теорема Ферма недоказуема! Но этот крик потонул в других криках и воплях.

Потому что на обычной грифельной доске было выведено обычным мелом то, что перевернуло всю математическую традицию. И сделала это строгого вида девушка шестнадцати лет.

В зале и около доски творилась буря:

— Немыслимо! Это, невозможно!

— Но как просто! Неужели доказано недоказуемое!

— Это величайший день в истории математики!

— Что вы, коллега! Это величайший день в истории человечества! Важнее, чем пришествие Христа! Вы только представьте, какие перспективы!

Некоторые дамы из зала вскрикивали: «Мне дурно! Уведите меня! » С несколькими студентами и магистрами случилась настоящая истерика. К Шарлотте подскакивали, будто пружинные игрушки, маститые профессора и академики, глядели на нее как на живое диво, требовали новых записей, и она послушно сделала еще три или четыре раза полный ряд доказательства. Через некоторое время сквозь толпу к Шарлотте удалось пробиться тете.

— Лотхен, милая! — кричала тетя. — Что ты натворила! Ты свела их всех с ума!

Шарлотта оглядела беснующуюся у доски с уравнениями толпу. Новое, доселе неизведанное чувство тоски и сожаления внезапно заполнило ее сердце.

«Я метала бисер перед свиньями. Вот что я делала. Бисер перед свиньями. Они недостойны чистого знания. Они никогда не поверят в него. Не поймут и не оценят. Им нужна мертвая наука, но не живая. Это и убило госпожу Ковалевскую».

— Тетя, — тихо сказала Шарлотта. — Пожалуйста, давай немедленно вернемся домой.

— Да, да, конечно! — залопотала тетя. — Девочка моя, что ты натворила!

— Совершила невозможное, — пробормотала

Шарлотта. — Только и всего.

Тете как-то удалось вместе с Шарлоттой выбраться из толпы и попасть в лифт. Шарлотта заметила, что никто даже не обратил на них внимания, не обратил внимания на нее, только что сделавшую мировое открытие…

— Помните, дорогая Шарлотта, — сказала ей как-то Софья Ковалевская. — Слава не нужна истинному математику. Ему нужно бессмертие, которое он обретет благодаря своим трудам. А слава — это для обычных людей.

— Вы были правы, фрау Ковалевская, — прошептала Шарлотта, уносясь на лифте вниз, прочь из конференц-зала. — Вы, как всегда, были правы.

Ей было грустно. Но не потому, что не получилось ее триумфа. Потому что они все-таки не поверили.

— Лотхен, ты так бледна, — встревоженно сказала тетя Бригитта, когда они вернулись домой. — Я всегда говорила, что такие занятия не прибавят тебя здоровья. Прошу тебя, давай уедем отдыхать! На Ривьеру, в Альпы, в Египет — куда угодно, лишь бы подальше от этой математики, которая выпила из тебя все соки.

— Я подумаю над этим, тетя, — механически сказала Шарлотта. Какая-то мысль, еще не оформившаяся в слова, не давала ей покоя, жгла, точно укус осы… — Я пока поднимусь к себе, хорошо?

— Да, конечно. Детка, что тебе подать к обеду? Шарлотта, начавшая было подниматься по лестнице наверх, в свой кабинет, застыла.

— К обеду… — вяло повторила она. — Тетя, я бы хотела немного поспать. А обед потом…

— Как скажешь, дитя мое. — Тетя внезапно расплакалась, словно только теперь увидела, как исхудала, осунулась и побледнела ее гениальная племянница.