Надежда Первухина - Иероглиф «Любовь»

Владыка Жоа-дин и наложница Нэнхун удостоились несколько раз беседовать с блаженной матерью Чуан. Ей было уже за сто десять лет, но взгляд ее сиял умом и проницательностью, речь текла плавно и рассудительно, а тело выдерживало любые тяготы и лишения. О чем император беседовал с великой настоятельницей, нам неведомо, но зато нам известен разговор между блаженной матерью Чуан и госпожой Нэнхун.

Госпожа Нэнхун никак не могла успокоиться после кончины императрицы Тахуа. Скорбь по ушедшей и страх перед грядущим разрывали ее сердце, словно железные когти. Сидя в отведенной ей гостевой келье, она беспрестанно плакала и молилась. Однажды вечером, когда в монастыре свершились положенные службы, дверь в келью Нэнхун тихо отворилась. Нэнхун испуганно поднялась с молитвенной циновки — навстречу ей шла настоятельница Чуан. Нэнхун склонилась перед ней до земли:

— Прошу ваших молитв, блаженная мать!

Настоятельница взяла ее за руку и сказала:

— Идем со мной.

Госпожа Нэнхун повиновалась.

Она вышла вслед за настоятельницей Чуан западными воротами монастыря. Сразу за этими воротами начиналось ущелье, на дне которого глухо гремела горная река. Ущелье выглядело так мрачно и жутко, раскаты реки напоминали стоны раненых на поле битвы, и госпожу Нэнхун взяла оторопь.

— Спустимся вниз, к реке, — сказала настоятельница.

— Но здесь обрыв, нет никаких ступеней, — пробормотала Нэнхун. — Это невозможно!

— Для того, кто посвятил себя Постижению Пути, нет невозможного, — ответила мать Чуан.

— Но я не совершенна, как вы. Для чего мне спускаться в это ужасное место?

— Страх живет во всем твоем существе, дитя. Мы должны изгнать страх и поселить надежду. Только так ты сможешь выдержать все, что предстоит тебе в будущем. Остальное я скажу тебе, когда мы спустимся. Иди за мной и с. каждым шагом возноси молитву к Небесам.

Настоятельница шагнула прямо в пустоту, не отпуская руки Нэнхун. И наложница увидела, что блаженная мать Чуан стоит на пустоте, как на каменном полу.

— Не бойся, — сказала монахиня, и Нэнхун перестала бояться. Она ступала по пустоте вслед за святой настоятельницей, шаг за шагом, и так они достигли потаенной реки. Воды ее были бурливы и в то же время так спокойны, что в них отражалось небо, полное невиданных созвездий. На берегах реки стояли каменные изваяния драконов, фениксов и цилиней.

Настоятельница и госпожа Нэнхун стали у кромки воды.

— Трижды наклонись к реке, трижды зачерпни воды, трижды сделай глоток и так постигнешь свое грядущее, обретешь надежду, отринешь страх, сказалa блаженная Чуан.

Нэнхун повиновалась. В первый раз зачерпнула она воды — вода была почти горячей. Выпила — вода на вкус оказалась слаще меда. Во второй раз зачерпнула Нэнхун воды — вода была едва теплой, а сладость в ней мешалась с горечью. Когда же в третий раз зачерпнула государева наложница воды из чудесной реки — та была ледяной, а на вкус горька, как желчь, как яд, как отвар полыни... Нэнхун понудила себя проглотить эту горечь и взглянула на настоятельницу Чуан.

— Нет в моем сердце страха, — сказала Нэнхун. — Есть надежда, которая не обманет. И в свете и во тьме побывала душа моя, пока я пила воду священной реки. Но я не умею истолковывать приметы грядущего. Помогите мне, блаженная мать!

— Опиши мне, что ты чувствовала, — приказала настоятельница.

— В первый раз я пила горячую и сладкую воду — словно пила густой дорогой чай, потом вода стала чуть теплой и наполовину сладкой, наполовину горькой, а в третий раз — такой холодной и горькой, что щипало язык, сводило скулы и ломило зубы!

— Таково твое будущее, — сказала мать Чуан. — Вначале оно исполнится для тебя сладости и теплоты жизненной и сердечной. Ибо ты станешь супругой императора, наденешь облачение императрицы Яшмовой Империи, а после того в скором времени понесешь во чреве.

— О, — прошептала госпожа Нэнхун.

— Ты родишь дивное дитя — в том будет сладость, но тебе не суждено остаться с ним — в том горечь второго глотка. Тепло в твоем сердце не оскудеет, но вокруг тебя сгустится холод зла, которое на таком расстоянии невозможно увидеть в лицо и назвать по имени.

Госпожа Нэнхун едва слышно вздохнула.

— Конец твоей жизни ознаменован горечью и холодом отчуждения. Тебя предадут, отвернутся, забудут. Но и тогда храни в своем сердце надежду, не пускай в него злобу, будь тверда в страданиях. Вот все, что я могу тебе сказать, дитя.

Госпожа Нэнхун сделалась ни жива, ни мертва от таких слов.

— Блаженная мать, — наконец выговорила она, Но что же будет с моим ребенком? С государем Жоа-дином?

— Мы смотрели в твое грядущее — не в их, — ответила настоятельница Чуан, — Потому не спрашивай меня о том, чего ни мне, ни тебе не следует знать.

— Как мне жить с таким знанием? — прошептала Нэнхун.

— Стойко, — ответила мать Чуан и взяла за руку императорскую наложницу...

... В этот момент госпожа Нэнхун проснулась у себя в келье. Оказалось, что она заснула, распростершись на молитвенной циновке. За крошечным окошком бархатно чернела глухая ночь. Вокруг стояла тишина, не нарушаемая ни единым звуком, именно такая тишина царит по ночам в далеких монастырях.

— Какой ужасный сон я видела, — прошептала Нэнхун, вставая.

Но горечь во рту, оставшаяся от последнего глотка, говорила о том, что это был не просто сон.

…Через несколько дней император Жоа-дин и госпожа Нэнхун покинули монастырь Великого Постижения, возвратились в столицу. А когда во дворце истек срок положенного траура по императрице Тахуа, государь облачился в лиловые одежды, вместе с Нэнхун совершил моление перед дощечкой с именем умершей, а затем предал дощечку огню. После чего во дворце начались приготовления к свадьбе императора.

Нэнхун и радовалась предстоящей свадьбе, и тревожилась. Стать императрицей из простой наложницы — значит породить сплетни, зависть и косые взгляды. Впрочем, к этому Нэнхун была готова. Одно печалило ее: когда-нибудь сладость сменится горечью, безымянное зло нанесет свой удар, и с этим ничего нельзя поделать.

Придворные гадатели назвали благоприятный день для свадьбы, и церемония состоялась. Император и Нэнхун в роскошных торжественных одеждах совершили поклонение Небесной Канцелярии и духам предков, вкусили супа брачного согласия [17]и свадебного вина... Празднество во дворце превосходило всякое воображение. На пирах подавались самые изысканные яства и вина: множество лицедеев, танцовщиц, певиц, фокусников потешали гостей. Над дворцом гремели и сверкали разноцветными огнями фейерверки. Императору и новой императрице подносили дары государи соседних стран...

— Рада ли ты, моя государыня? — в один из праздничных дней спросил Жоа-дин.