Сергей Удалин - Черные камни Дайры

Митрайна навсегда запомнила этот день. Скорбные лица искуснейших лекарей, ничем уже не способных помочь собрату. Почерневшее от горя лицо матери, всего на полгода пережившую мужа. И свой отказ поверить в происходящее. Она поняла, что отца больше нет, только тогда, когда мать без чувств упала на землю, а он не сделал никакого движения, чтобы помочь ей. Такого живой лекарь Лармит никогда бы себе не позволил.

Об отце Митрайна вспомнила не случайно. Была у ее сегодняшней бессонницы и еще одна причина. Она, конечно, узнала этого смертельно уставшего мальчика с перевязанной головой. Он так пытался ей понравиться тогда в лазарете, был так трогательно, по-детски наивен и хвастлив!

Но эти же черты лица она видела сегодня еще раз. И когда юноша назвал свое имя — Сермангир, сын Кидсермана из Клана Надежды, она еле сдержала изумленный крик. Хорошо, что мальчик опустил глаза, переживая свой конфуз, и ничего не заметил.

Вообще-то он ей и вправду нравился, этот смешной, нескладный, но добрый и, как выяснилось, храбрый юноша. Она совсем не хотела бы причинить ему боль, но и промолчать было бы не менее жестоко. Так как же сказать ему, что его отец, сотник Кидсерман, погиб сегодня, защищая беспомощных раненых из отступающего лазарета?

— Да не знаю я, что это за кольцо! — раздраженно повторил Бенластир, пытаясь освободить руку от пугающе крепкой хватки кузнеца. — Пацана своего спроси, он наверняка знает.

— Ага, вот ты у него и спроси, раз такой умный, — проворчал в ответ Маскардел. — Пробовал я с ним говорить. Смотрит на тебя, как будто совсем человеческой речи не понимает, а глаза холодные, пустые. Я к нему теперь и подходить-то боюсь.

Оба внезапно замолчали, словно случайно коснулись чего-то запретного. Сермангир ужасно изменился за эти дни. Узнав о смерти отца, юноша сам стал какой-то неживой. Он не замечал окружающих, перестал разговаривать, принимать пищу. Только Митрайне иногда удавалось как-то заставить его съесть кусок хлеба. Рано утром он уходил из лагеря и пропадал где-то до темноты. Поначалу, опасаясь, как бы юноша не покончил с собой, кто-нибудь из отряда тайком следил за ним. Но Сермангир просто забирался подальше в заросли шуршуна и часами неподвижно сидел, глядя куда-то за озеро.

Подозревали даже, что после страшного известия парень превратился в Опустошенного, утратив способность чувствовать. Но Митрайна утверждала, что слышит его боль, которая, видимо, на время заглушила все остальные чувства юноши. Оставалось только надеяться и ждать.

— Послушай, кузнец, — сказал Бенластир, стараясь уйти от неприятного разговора. — Покажи свой камешек Киргелдину. Он как-то говорил, у Воеводы был черный перстень. Может, признает.

— И то правда! — обрадовался кузнец. — Все равно старик болтает без умолку. А тут, может быть, что-то дельное скажет.

Вечером у костра Маскардел спросил о кольце у старого охотника.

— Ну-ка, ну-ка, — приговаривал старик, то поднося самоцвет к самому носу, то протягивая ближе к огню. — Похож. Аккурат такой же у Воеводы был. Эх, любил Вислед, мир праху его, покрасоваться своим перстнем. Сказывал, он ему от прапра (не знаю, сколько раз) прадеда достался. Раньше, мол, зеленым был, а в позапрошлом году взял да почернел. Надо ж такое выдумать! Шутник был наш Воевода. Да не откажут ему Предки в гостеприимстве!

— Так тот камень или не тот? — оборвал кузнец разговорчивого охотника.

— Да кто ж его знает? Может, и тот. Только я ж его в руках никогда не держал. С чего бы это Воевода мне свой перстень отдал? Он его берег, гордился им. Редчайший, говорил, камень. Ни у кого такого нет.

— Раз ни у кого нет, значит, Виследов это перстенек, — вмешался Бенластир. — Надобно его родным передать.

— Так ведь не было у него родни. Бобылем жил покойник, пусть вечно помнит клан его имя. Да и откуда взяться семье-то? Он то на войне, то на охоте, то в дозор какой отправится…

— Ну и что тогда мне с ним делать? — вновь спросил кузнец, уже не надеясь на ответ.

Тут даже Киргелдин не нашел, что присоветовать.

— А можно мне посмотреть? — нарушил тишину мягкий, нерешительный голос.

Все удивленно повернулись к Лентулу. Чтобы застенчивый, можно сказать, робкий колдун заговорил первым — это целое событие. Многие задавались вопросом, каким ветром занесло в боевые маги этого худого, болезненного вида молодого человека, происходившего к тому же из не признающего насилия Клана Мечты? Уж больно не вязался его вид с войной, кровью, смертью.

Но там, в лесу, Бенластиру довелось сражаться плечом к плечу с Лентулом, и он готов подтвердить — свое дело колдун знал уж точно не хуже других. Десятник не забыл ни пылающих словно факелы степняков, пораженных магическим огнем, ни лицо Лентула, обожженное, искаженное яростью и болью от ран, но вовсе не жалостью. И любого, заподозрившего колдуна в мягкотелости, трусости или неспособности убить противника, Бенластир, не задумываясь, вызвал бы на поединок, хотя в его клане это и считалось серьезным проступком.

Между тем молодой маг закончил осмотр находки кузнеца.

— Перстень, безусловно, древний и совсем не простой, Но никакой магии я в нем не чувствую. Мне кажется, пока не нашелся хозяин, почтенный Маскардел может оставить его у себя.

— Да я разве против? — облегченно вздохнул кузнец, которому на самом деле очень приглянулся этот перстень. — Просто неловко как-то. Вещь чужая, ну и дорогая, наверное.

— Вот и носи себе, не стесняйся! — захохотал Бенластир.

Остальные тоже рассмеялись, даже Лентул улыбнулся. Носмех быстро затих. Из темноты вышел Сермангир и молча подсел к костру. Разговор прекратился сам собой. Собеседники по одному, с виноватым видом стали расходиться и устраиваться на ночлег.

Шел уже пятый день после битвы в Береговом Лесу. Маскардел тяготился своим вынужденным бездельем. Ну не привык он так долго оставаться без работы. Первое время, когда ему не позволяли подниматься с постели, он, понятное дело, не очень сопротивлялся. Но сейчас рана начала затягиваться, и кузнец не находил себе места, бесцельно слоняясь по лагерю.

Несколько раз они с Лентулом, другим тяжелым больным, просили Митрайну отпустить их с остальными на охоту или хотя бы на рыбалку. Но ответ девушки всегда был одинаков — нет, они еще слишком слабы. Болото вообще не лучшее место для выздоравливающих — сырость, грязь, кусачи. Из лекарственных трав один только кровостой растет. Случись, не допусти Предок-Заступник, какое-нибудь осложнение или лихорадка, она без своих снадобий мало чем сможет им помочь.

На этом разговор заканчивался. Не потому, что они не доверяли ее лекарским способностям, Маскардел так и вовсе не мог представить, что с ним еще что-то может случиться. Просто не хотелось огорчать милую девушку. Она была всеобщей любимицей, без нее в лагере было бы совсем уж тоскливо. А огорчений ей и так хватало с тем же Сермангиром. Парень по-прежнему сторонился людей, хотя уже начал отвечать на вопросы. Но всегда коротко: да, нет, не знаю. И снова надолго замолкал.