Андрей Раевский - Конец игры

— Ты где живёшь, мальчик? — спросил Сфагам, оглядывая берег и не видя никаких следов жилья.

— Я? Вот здесь, — мальчик указал на песчаный дворец.

— А кто твои родители?

— Отец — это ты. Ты ведь и сам знаешь, — ответил мальчик с некоторым удивлением. — А мама живёт там, — он опять показал на своё песчаное произведение. — Хочешь, пойдём туда? Ты её увидишь!

Сфагам едва удержался, чтобы не схватить этого маленького человечка на руки. Схватить, прижать к себе и не выпускать никогда-никогда, защищая от всего переполненного злом мира. Уж он-то мог бы защитить! Защитить и научить всему, всему, всему!… "Но нужна ли ему эта наука? Он, такой умный и способный, наверняка пойдёт своей дорогой. Прошли времена, когда дети, не задумываясь, шли по стопам отцов, повторяя их жизненный путь. Тогда отцы, продолжаясь в детях, извечно пребывали в безначальной и бесконечной цепи Рода. В этой цепи живые разговаривали с мёртвыми, стоя с ними рядом, и сама смерть не способна была разлучить предков с потомками. Оттого и умирать не боялись, а смерти ждали просто как успокоения.

А здесь… Что будет здесь? Если я не увижу в нём своего продолжения, то перестану чувствовать его как сына. А он перестанет меня понимать и будет прав. Он не будет слышать мои слова и будет прав. Он будет отводить глаза в сторону, отвечая на мои вопросы, и тоже будет прав. По-своему прав. Он будет решать задачи СВОЕЙ жизни. Своей, той, что между рождением и смертью, а я буду для него просто стариком, который когда-то очень давно поставил его на ноги и кое-чему научил. А если даже не так? Если он будет меня любить и слушать — это будет означать лишь то, что мне подсунули более сладкую приманку".

— Хочешь яблоко? — Сфагам протянул мальчику свою тайную святыню.

Протянутая было ручонка застыла на полпути.

— Нет, — сказал малыш с пугающей серьёзностью. — Это ТВОЁ яблоко. Мама говорит, чтобы я никогда не брал чужое.

— Но ведь я твой отец.

— Всё равно, — ответил мальчик, вновь берясь за своё дело. Было ясно, что разговор ему наскучил.

Сфагам осторожно переступил дворец и пошёл дальше по берегу.

"Вкус свободы сладко-горький — полурадость-полуболь" — вспомнилось ему начало одного из стихотворений Тианфальта, посвящённого его неродившемуся сыну. "Почему я всё вижу наперёд? За что мне это?" — думал Сфагам идя по берегу, время от времени оглядываясь на играющего мальчика. Он знал, что никогда больше его не увидит.

Ветер усиливался. Но дул он теперь не с моря, а с берега, и причём из какой-то одной невидимой с берега точки. Сфагам отошёл от кромки моря и стал подниматься по вязкому сухому песку в сторону кремнистых скал, облепленных кривым низкорослым кустарником. Ветер, вырывающийся из неприметной с виду расщелины в скале, поднимал тучки песка и трепал кусты, срывая с них листья, что послабее. Возле самой пещеры трудно было даже устоять на ногах, и Сфагам, сунув яблоко в сумку и сильно пригнувшись, с трудом преодолел завесу колкого секущего песчаного дождя и вошёл внутрь. Ветер мгновенно стих. Под высокими сводами пещеры царил дух торжественного спокойствия. Здесь и там на стенах глаз различал нанесённые не слишком умелой рукой изображения.

Вот пастух в шляпе и с посохом. А овцы не сгрудились, как обычно, рядом, а идут за ним гуськом на задних ногах, будто вереница слепых. Вот человек, спускающийся по лестнице вниз. Лица его не видно — в руках он держит что-то светящееся, может быть, само солнце, а люди, ловящие рыбу и собирающие виноград, повернули к нему свои головы, и во взглядах их светится надежда. Наивная повествовательность сцен, выполненных неопытной в многотрудном искусстве живописи рукой, придавала образам особую остроту и пронзительность. А вот древние боги и демоны, нелепо и неловко плавающие в пространстве, лишённые твёрдой опоры. Они опрокинуты и разбросаны лучами света, исходящими сверху от полустёртой — нет, просто ещё не написанной человеческой фигуры.

Идя вслед за ведущими вглубь пещеры росписями, Сфагам оказался в большом полутёмном зале. В середине его возвышалась гладко отёсанная гранитная божница, похожая одновременно и на жертвенный алтарь. На ней светилось что-то белое. Подойдя поближе, Сфагам увидел, что это не что иное, как завёрнутый в пелёнки младенец. Вытаращив глазёнки и вертя головкой, он с любопытством разглядывал посетителя. Один край пелёнки размотался и свесился вниз. Сфагам поднял его, желая поправить, и только тут заметил, что гранитная божница расколота надвое. Это была не случайная трещина. Камень был словно рассечён на две равные половины. Перехватив мысль Сфагама, младенец беспокойно заёрзал, выползая из пелёнок. Концы белой ткани опали по сторонам, скрыв трещину. Младенец довольно улыбнулся. Взгляд его становился всё более осмысленным. Разжав кулачок, он показал Сфагаму белый камушек. Повертев его в малюсеньких пальчиках, он не задумываясь, отправил его в рот и проглотил без малейшего усилия. В другом кулачке был чёрный камушек. Сделав вид, что хочет проглотить и его, малыш поднёс ручку ко рту. Но потом, то ли моргнув, то ли подмигнув, ловко сунул его в щель под пелёнками. Было слышно, как тот с лёгким стуком проскочил куда-то вниз.

За спиной со стороны входа в пещеру послышались негромкие шаги. Несколько длинных теней пролегли по неровному полу. Сфагам поспешил отойти в сторону и скрыться среди каменных уступов. Вошедшие остановились у края световой полоски на некотором расстоянии от божницы и, преклонив колени, застыли с опущенными головами в позе поклонения. Из своего укрытия Сфагам мог хорошо их разглядеть: один, чернобородый, в высокой шапке, был одет по-восточному, другой, в грубой одежде из шкур и с длинными нечёсаными волосами, походил на варвара северных лесов, третий — старик, закутанный в длинный пастушеский плащ, — мог быть скорее не пастухом, а аскетом-отшельником. За спинами мужчин стояли две женщины. Их головы были скрыты накидками, и лиц их разобрать было нельзя. Судя по фигуре и походке, одной из них можно было дать лет сорок, другой — не больше двадцати пяти. Некоторое время все пятеро стояли, не нарушая священной тишины.

— Он родился и пришёл к нам, — торжественно произнёс, наконец, старик.

— Он родился и пришёл к нам, — негромким хором повторили все остальные.

— Он пришёл к нам, чтобы мы смогли прийти к нему, — продолжил старик, и все снова повторили его слова.

— Он пришёл указать путь.

— Он пришёл указать путь, — отозвалось эхо пяти голосов.

— Он пришёл один. Один человек на всех, и все человеки да сойдутся в нём!

— И все человеки да сойдутся в нём!

— Смени же, собравший всех человеков, жизнь земную на жизнь вечную!

Женщины достали из складок одежды флаконы и глиняные горшочки с ароматными маслами. Запах их разнёсся по всей пещере. Старик поднялся с колен и медленно подошёл к младенцу.