Андрей Раевский - Конец игры

— А насчёт этих двуединщиков… Установить особое наблюдение. Следить за перемещением наиболее заметных лиц по стране. Препятствий не чинить и вообще никакого насилия. Составить полный список вожаков секты… Докладывать мне лично. Ясно?

Секретарь вновь ответил угодливым кивком.

— Да, вот ещё что… посмотрите, что за люди придут на похороны этого… И хорошо бы узнать, сколько этих двуединщиков сейчас в Каноре. А ночью, после этого, — регент обвёл взглядом зал, — собери секретарей по особым поручениям. Скажи, будет важный разговор. Можешь идти.

— Почтеннейший Бринслорф, кажется, этих двуединщиков особо не жалует, — заметил судья, когда секретарь вышел.

— Да уж, он у нас человек старых привычек, — рот Элгартиса вновь растянулся в кривой усмешке. — Ну, уж раз меня записали в дураки, значит, надо исправляться…

— Пока не поздно! — с напускной серьёзностью вставил шут.

Регент весело подмигнул ему в ответ, но губы его продолжали криво улыбаться.

— А всё-таки согласись, что иногда эти люди кое-что могут, — пробасил Тунгри, слегка притормаживая свой полёт над гигантской цитаделью императорского дворца.

— Да-а… Могут, пожалуй! — ответил догоняющий Валпракс. — Всё норовят отгрохать что-нибудь такое, что не соразмерно ни с их муравьиной величиной, ни с их скоротечной жизнью. Думают таким образом поселиться в вечности.

— И это у них иногда получается…

— Получается, когда они скапливаются большими кучами и дуют в одну сторону. Вот тогда у них нет-нет, да и выходит нечто сверхчеловеческое. А вот так, чтоб кто-нибудь один… Это — нет.

— Верно, — согласился серебристый демон. — Взять хотя бы их… этого самого… императора. Сколько ни пиши своё имя на камнях, всё равно в вечность не прорвёшься, если ты всего лишь раб своих рабов.

— Сдаётся мне, скоро они научатся побеждать время поодиночке…

— Вижу я, к чему ты клонишь! Ты хочешь сказать, что они научатся этому не без нашей помощи! Что ж, я не против. Почему бы по ходу нашей игры не вывести новую породу людей.

— Редкую породу! Очень редкую! И с ними уже надо будет обращаться совсем по-другому.

— Посмотрим-посмотрим… И что это мы с тобой заболтались? Друг твой где-то далеко остался, а мы здесь…

— Да! Разъехалась наша игра. Не поймёшь, где интереснее!

— Ха! А почему бы нам в таком случае не разделиться? Ты поиграй здесь, а я навещу твоего друга.

— А что! И то дело! У меня как раз появились кое-какие мыслишки, как заставить этих человечков немножко зашевелиться. А то без проделок игра не такая интересная. А уж там того…

— Ну ладно, ладно… Любишь ты его, я знаю. Последний ход делать пока не буду — обещаю. Ну а в остальном уж…

— До скорой встречи! — прокаркал Валпракс вслед удаляющемуся серебристому шлейфу и медленно поплыл вниз, где на неширокой улице собирался народ возле скромных траурных носилок. Трепещущие алые лоскутки растаяли в воздухе, и стоящие на улице ничего не заметили, лишь некоторые из них ощутили, будто принесённое лёгким порывом ветра, необъяснимое предчувствие чего-то необыкновенного и значительного, что может стать главным впечатлением их жизни.

— Так что там у вас стряслось? — спросил Сфагам, слегка пришпоривая коня.

— Дело серьёзное… Вокруг Братства стоят солдаты губернатора…

— Вот это да! Давненько такого не бывало!

— Никогда такого не бывало! А всё эти самые… как их… двуединщики! Слыхал, наверное?

— Приходилось… Да ты расскажи толком.

— Ну, так, значит, — заговорил Гвинсалт, переводя дух, — стали они губернатору поперёк горла, двуединщики эти. То ли разговор какой был у него с пророком этим, то ли кто-то из его родственников к ним в секту ушёл, а ещё говорят, что как стал пророк этот по городам проповедовать, так народ перестал в храмы ходить и налоги платить. А тут ещё из других провинций жалобы пошли… Ну, в общем, решил их губернатор к ногтю прижать. И вот как-то утречком видим, стоят перед воротами человек этак пятьдесят — ну, сектанты эти… И пророк с ними. Стоят тихо, даже в ворота не стучат. Патриарх их конечно, впускает. Толком поговорить не успели — а тут солдаты. И требуют этих самых двуединщиков выдать. Приказ губернатора… Судить, мол, их, за то, за это… Патриарх с пророком поговорил и с другими тоже, а потом офицеру так ответил: "За веру, говорит, судить нельзя, а против мирского закона они не преступали". На том и заклинило…

— Что значит "заклинило"?

— А то значит, что так и стоят солдаты вокруг монастыря. Уж дней двадцать караулят. И что дальше будет — одни боги знают.

Во время рассказа Гвинсалта Сфагам ловил себя на том, что почти не слушает его, хотя вся важность этих событий была для него очевидна. Мысленно он был с Ламиссой. Он никак не мог отделаться он чувства вины, которое тупой занозой засело глубоко в душе. Разум понимал, что всё произошло именно так, как должно было произойти. Он не мог поступить иначе… Но заноза не слушалась разума и всё колола и колола непрошеными мыслями о недосказанном и недослушанном и о том, что счастливых мгновений было несправедливо мало. Прежде всего для неё… Увидит ли он её когда-нибудь? Увидит ли своего ребёнка? Она будет ждать. Это Сфагам знал твёрдо. И первое, что он решил сделать, когда кончится это всё, — поехать в Амтасу. Хорошо бы вместе с Гемброй… Но здесь планы кончались и начинались мечты. А мечтать Сфагам не мог сейчас себе позволить. А кроме того, чем ближе они подъезжали к Братству, тем более знакомыми становились места, и это тоже отвлекало от слов Гвинсалта.

Его товарищ по Братству был добрым незатейливым малым. Он не хватал с неба звёзд, но был старателен, надёжен в словах и делах. В монастыре его любили, а особенно к нему тянулись молодые неофиты. Было в нём что-то простое, свойское…

— Уж не собираются ли они штурмовать монастырь? — спросил Сфагам.

— Ха! Вот это было б дело! — воскликнул Гвинсалт, не уловив иронии в голосе мастера. — Посмотрел бы я на них! Вернее, на то, что б от них осталось! Узнала бы эта солдатня, что такое монах, взявшийся за оружие! Но штурма никакого не будет. — Голос Гвинсалта неожиданно сделался серьёзным и даже как будто немного испуганным. — Ведь никогда такого не было…Что люди скажут… Да и не кончится на этом. До императорского суда дойдёт… Да нет, не может такого быть, чтоб губернатор с монастырём воевал. Не даст он им никогда такого приказа, — продолжал говорить монах, будто убеждая сам себя.

Сфагам тоже прекрасно понимал, что если губернатор не сошёл с ума, ни о каком штурме речи быть не может. Но положение, как оно вырисовывалось из слов Гвинсалта, было весьма щекотливым и неприятным.

— И какая же роль отведена мне в этой истории?