Андрей Раевский - Конец игры

— Энергия животного чище человеческой ибо животное не подвержено искусу отпадения от Единого. Потому она всегда была предпочтительней для древних богов. А чтобы охотиться за человеческими душами, они должны были сильно измениться… или это вообще кто-то другой.

— А что вы скажете об этом? — неожиданно спросил пророк у своих притихших сподвижников. Ответом было смущённое молчание.

— Говори ты, учитель, а мы, с твоего позволения, будем внимать вашей беседе, — раздался наконец чей-то голос из глубокой тени.

Пророк невесело улыбнулся и легонько закивал головой.

— Мне видится многое… Вижу постоянно, каждый день. Я уже иногда не могу отличить видения от яви и начинаю задумываться, стоит ли вообще их различать, — тихо продолжил он. — Я — человек простой. Я не искушён в науках, как ты, мастер. Я не размышлял годами над древними текстами, хотя и читал кое-что… Я просто твёрдо знаю, что мне надо сделать. И тот, кто послал меня в этот мир, не оставит меня во тьме, пока я этого не сделаю.

— Что ж, выходит, ты счастливый человек. Тот, кто послал меня, что-то слишком долго раздумывает и, похоже, не слишком хорошо знает, чего он хочет. Но пока он думает, я сам решу, что мне делать. Быть может, в конце концов наши решения совпадут.

— Мастер страдает гордыней, учитель, — подал голос кто-то по ту сторону костра.

— Глупец! — поднял глаза пророк. — Этот человек страдает больше всех нас. Но не от гордыни, а от божественного одиночества в мире людей. Такое страдание — привилегия. Вам бы завидовать, а не укорять… Я сочувствую тебе, мастер, сочувствую всем сердцем, ибо ты несёшь ношу, которую ещё не доводилось нести человеку. Ты не спрашивал у того, кто тебя послал, не слишком ли рано ты призван в мир?

— Он не признал бы своей ошибки. Да и что теперь с этим поделаешь…

— Да, если бы провидение делилось с нами своими планами…

— …Жизнь потеряла бы интерес.

— И то верно… Особенно если жизнь течёт, как свободная река, и дорога сама по себе. Но единый и великий Бог открыл мне свои намерения. Он открыл мне глаза и наставил на истинный путь. Не знаю, что с тех пор берёт во мне верх, — страх или благодарность. Иногда мне кажется, что я не справлюсь… что дух мой слишком слаб. Да и знаний мне не хватает… Но я знаю, что ОН меня не оставит. В самые трудные минуты ОН говорит моим языком, ОН творит через меня свои деяния, он моими руками исцеляет людей и творит чудеса. Как могу я не верить ЕМУ? Как могу я сомневаться? И смею ли я проявлять слабость?

— Учитель, поведай нам ещё раз о своём предназначении, — проговорил Станвирм со своего места.

— Станвирм уже приготовил свиток, чтобы всё записать, — добавил кто-то сидящий рядом.

— И я тоже.

— И я.

Косая складка на высоком лбу пророка стала резче, бледные губы болезненно напряглись.

— Ну, пишите, пишите… Я как-то глянул на то, что они пишут… — сказал он, слегка наклонившись к Сфагаму, иронически покачав головой. — …А потом всё это припишут мне. А кое-где учёные книжники из тех, что слышали мои речи, взялись писать целые трактаты… Вот такие толстые… Я там вовсе ничего не понял… эфирные мембраны какие-то, плеромы, иерархии эманаций…

— Послушай, — с особой серьёзностью сказал Сфагам, — ты, наверное, слышал старую монашескую поговорку: хочешь сломать человека, посей в его душе сомнение. Я не хочу тебя сломать, но всё же спрошу — ты уверен, что тот, кто тебя послал, открыл тебе ВСЕ СВОИ НАМЕРЕНИЯ?

Пророк долго смотрел в упор на своего собеседника. Густая скользящая тень, зацепившись за складку на лбу, казалось, надвое расчертила его лицо. В уголках глаз блеснули слёзы.

— Пишите… писцы, — повернулся он, наконец, к своим ученикам.

Но пророк не торопился начинать свою речь. Он задумчиво уставился на огонь, шевеля палкой пылающие поленья. Стайки огненных искр взвились вверх к угасающему небу. Сфагам тоже смотрел на пламя и на седые уголья прогоревшего дерева, внезапно вспыхивающие изнутри прерывистым рубиновым жаром. Огонь был его стихией и наилучшим образом подходил для погружения сознания в состояние медитации. Теперь Сфагам настраивался на тонкий образ своего собеседника. Пророк уже начал говорить, но Сфагам слышал его лишь той частью сознания, которая у монахов называлась "сторожем" и которая отвечала за связь с внешним миром во время медитации. Сколько начинающих искателей впечатлений в тонком мире повредились умом из-за ненадёжности "сторожа"! Сколько их навсегда осталось между тем миром и этим! А кое-кто лишался не только рассудка, но и жизни. Но Сфагаму это не грозило. Его "сторож" умел не только слушать и говорить, но и даже позволял своему хозяину сражаться мечом, не прерывая медитации. Это было одно из тех умений, что давали право носить пряжку с уроборосом и что служило предметом незлобной зависти простых монахов.

Пока "сторож" внимал речам пророка под нарастающее стрекотание цикад и потрескевание горящих поленьев, внутреннему взгляду Сфагама стали открываться совсем иные картины.

…В потоке пронзительно ярких, тёплых золотых лучей сгущались полупрозрачные образы. Непрестанно двигаясь и встречаясь, они становились всё более чёткими, весомыми и различимыми. Дети играют вокруг дерева… Кто-то сидит на толстой ветке… Тяжёлые красные яблоки со стуком падают наземь… Смех, шум, неясные выкрики… Чья-то рука со смехом поднимает с земли яблоко. Тёплые лучи вздрагивают и сплетаются в ломкое дрожащее кружево… Рука слабеет и скользит по жёсткой коре… Удар о землю, боль, темнота. "Айерен, Айерен, ты что? Вставай!…" Холодный серебряный луч прорезал темноту. Тут же ещё несколько колких вспышек ударили в глаза. Темнота отступила, но мир стал немного другим. Теперь он предстал пронизанный холодным серебристым светом, и что-то новое хлынуло внутрь — там всё сжалось и задрожало, как могло бы дрожать обнажённое сердце под струйками мелкого дождя.

…Тусклый, выдолбленный в скале зал… Скупой свет, падающий на белые головные уборы смуглых стариков. Человек, неподвижно лежащий на длинной каменной плите. Старинный пергамент с восточными письменами… Тихие речи… Почти шёпот. Что-то входит внутрь, что-то неизъяснимое, что нельзя ни описать, ни изобразить. Кончик жезла что-то чертит на серой пыли земляного пола. "Действуй, Айерен! Ты можешь!" Руки становятся сначала тёплыми, затем невыносимо горячими. "Я — это ты. Моя сила — твоя сила. Возьми мою силу, данную свыше!" Горячие руки застывают над тем, кто лежит на плите. Он начинает шевелиться… Встаёт на ноги и делает шаг вперёд. Старики поднимаются с мест и застывыают в поклоне…

…Слёзы… Боль…Сжигающая изнутри обида… "Почему?! Почему они не слышат? Почему не понимают? Как они несчастны в своей злобе! Как темны их души! Посылающий свет, просвети и спаси их! Дай мне сил открыть им дорогу к тебе! Дай мне слова, чтобы убедить их!" Всё тонет в потоке холодного нездешнего света. Он пронизывает тяжёлые силуэты шумящих толпящихся людей и, словно невидимый дождь, смывает с них беспокойные телесные оболочки. Волна раздражения и злобы откатывается прочь. Распылённые и вялые световые пучки, открывшиеся под потерявшими телесность телами, собираются в единые лучи и устремляются вверх. "…Мы все — братья! Мы все братья перед лицом нашего небесного отца. И он любит нас!" Нарастающий шум голосов… "Айерен — Пророк, открывающий путь к божественному свету! Слушайте Пророка!" Страх и сомнения отступают в дальние уголки сознания. И снова слёзы… Слёзы счастья.