Николай Толстой - Пришествие Короля

Женщина у воды коротко рассмеялась, колотя о камни рубаху с широкой пурпурной каймой по подолу. Рубаха запеклась в крови, и поток под нашими ногами окрасился алым.

— Не так давно, — сказала женщина, — сидела я на каменном столбе в Деганнви и говорила там с Брех, коровой Мэлгона Гвинедда. И ей сказала я слова, которые ныне говорю тебе, о король: «Смотри, злосчастная Брех из Гвинедда, будь начеку, чтобы люди Ллоэгра не застали тебя врасплох и не угнали в свой лагерь Так может случиться, если ты не будешь постоянно бдительной». Мы живем во времена разрушений, и ничто не является таковым, каким кажется, о Дракон Мона.

— Чью рубаху ты стираешь? — спросил я. — И чья кровь струится с нее?

— Это рубаха и кровь того, кто должен пасть, когда встретятся войска на поле битвы, сын Морврин. Велико будет побоище, сытен будет пир воронов, и я призову мертвых к сбору!

— Я знаю не хуже тебя, о Прачка у Брода, что где битва, там и кровь, — гневно воскликнул король. — Но не скажешь ли ты нам о том, чем все кончится, чтобы мы могли избежать нашего тингеда?

Женщина второй раз рассмеялась.

— Что предупреждать о предопределенном? — хрипло спросила она. — Если бы ты знал все, что тебе предстоит, то, думаю, это высосало бы кровь из твоего сердца и лишило бы тебя отваги. Оружие твое безжизненно лежало бы возле тебя, земля под ногами твоего скакуна была бы скользкой, как сырое мясо угря, ты претерпевал бы родовые муки женщины, и стены твердыни Деганнви стали бы для тебя призрачнее туманов, что клубятся по берегам реки!

Действительно, над рекой, заливными лугами и лесом сгущался вечерний туман, и стены разрушенного города вокруг нас вставали из его дымки, как острова из океана. Поднялся холодный ветер. Нас с Мэлгоном пробрала дрожь, и мы поплотнее закутались в плащи. Пора было возвращаться к лагерным кострам. На рассвете войско Кимри пересечет этот брод.

Женщина у воды рассмеялась в третий раз — и в последний, подняв к нам сложенные горстями руки. Сквозь клубящийся туман мы увидели кровь, густую и алую, как осадок в вине, капавшую сквозь ее пальцы на рубахи в воде у ее ног.

— Эти рубахи носить тебе, Мэлгон Хир, и тебе, Мирддин Виллт! Они защитят вас обоих — сами увидите! А те, кого покрывают они, будут уютно спать на тесном ложе под одеялом из дерна! А теперь должна я вернуться к своим делам, а вы — к своим. Я следила за вами и ныне предупреждаю вас: Псы Гверна, бойтесь Мордвидд Тиллион!

Когда вокруг нас сгустился туман, показалось мне, что под водой стоит кайрн из изуродованных голов, тел, рук и ног, из рассеченных жил и гортаней сгустками шла кровь, окрашивая воду алым. Это было лишь мгновенное видение, и все же показалось мне, что как раз эту кровь смывала женщина с рубах, которые показала нам.

С этими словами Прачка у Брода удалилась — на крыльях летучей мыши, с когтями рыси, угольно-черная, как ворон. Мы поняли, что она явилась нам из эльфийского кургана в образе прекрасной женщины.

В сгущающихся сумерках мы покинули верфь и вернулись к королевскому лагерному костру. Мне не хотелось участвовать в пиру, потому я встал в стороне, закутавшись в плащ и прислонившись спиной к холодному камню стены разрушенного города, за стенами которого был разбит лагерь войска Кимри. В красном отсвете костра я видел, как они подходили и уходили, опуская в котел свои спицы для мяса, — Мэлгон Гвинедд, его сын Рин, его двоюродные братья из дома Кунедды, Эльфин маб Гвиддно и трибун Руфин. Их лица возникали из мрачной тени — отстраненные и бледные, лишенные дневной доброты и теплоты. Они были очень похожи на отсеченные головы на кольях, которые довелось мне некогда видеть вокруг святилища мертвых.

Я думал над словами Прачки у Брода. Я понимал, что настало время покинуть моих соотечественников. Я пошел через тьму назад, к броду. Я весь был здесь, у тускло поблескивающей в бледном свете туманной луны воды, когда вдруг услыхал шаги у себя за спиной. Резко повернувшись, я узнал по силуэту трибуна и рассмеялся:

— Ты внимательно следишь за мной, Руфин! Помню, помню тот случай на склоне Динллеу Гуригон. Что на этот раз?

— Я хотел бы об этом спросить тебя, Мердинус. Ты приходишь и уходишь, как кот-мышелов, охраняющий комнату. Неразумно для короля покидать армию, и потому я решил, что лучше бы присмотреть за ним — и за тобой. Всего лишь четыре года назад при Иллирикуме гоары и илдигисалы убили четырех римских военачальников, которым хватило глупости покинуть лагерь и пойти ночью прогуляться вдоль реки, прямо как вы. Но в твоем случае что-то говорит мне, что ты намерен увильнуть от своих обязанностей и покинуть армию. Я прав?

Немного подумав, могу ли я довериться этому человеку, я решил признаться кое в чем.

— Я не покидаю тебя, трибун, хотя ты прав насчет того, что я намерен отлучиться на некоторое время. Разум мой встревожен, и я должен поразмыслить в одиночестве.

— Ты боишься исхода этого похода? — спросил трибун, глядя мне прямо в лицо. — Если так, то ты обязан проинформировать об этом государя. Или, может, доверишься мне, тому, чья обязанность подавать советы в области стратегии? Даже если ты обладаешь военным опытом, мне неизвестным, я должен предупредить тебя, что ты поступаешь безответственно, если в критический момент нашего продвижения скрываешь эго.

Слегка подумав, я сначала посмотрел в умные глаза солдата, затем на мрачный разлив реки, вытекающей из мрака, чтобы снова погрузиться во мрак.

— Ничего такого я не знаю, — наконец ответил я. — На нашем пути были знаки и видения, и я хочу удалиться от войска и подумать об их значении.

Трибун коротко рассмеялся.

— Вот уж точно, знаки и видения! — хрипло возразил он. — Знаки вопиющего нарушения дисциплины и видения полной неспособности усвоить основные принципы военного дела, заложенные Вегецием и Фронтином! Но если говорить серьезно, друг мой, ты не должен думать об этом только как о ворчании старого служаки. Я допускаю, что слишком гонял некоторые ваши отряды, что аванпосты на бродах расставлялись неправильно. Но король прекрасно выполняет мои рекомендации, и это ни капли не похоже на долгий утомительный марш, предпринятый для того, чтобы привести поротых новичков в форму. Сам увидишь, все будет хорошо. После многолетней службы на ливийской границе я далек от того, чтобы ожидать крепкой дисциплины в рядах федератов. Попробуй поговорить с ними о простаксисе, энтаксисе, эпигаксисе, гипотаксисе, паремболе — они же не только этих терминов, даже обязанностей профессионального солдата не знают!

Но наш воинский дух высок, и я думаю, мы задавим числом все, что враг сможет выставить в поле, — особенно с тех пор, как к нам присоединились отряды трех королей на броде через Сабрину. Запомни: Вечная Победа — это предназначение Рима, чья Империя ограничена не землей, а небом. Это написал Цицерон… по-моему. Ты же сам знаешь, я не слишком начитан.