Николай Толстой - Пришествие Короля

Итак, прозвучали в стенах Хеорота и похвальбы, и клятвы. Над пированьем парил тот, кто стал цаплей неразберихи, похищая разум мужей и погружая их в бешенство, которое мало доброго принесет земле Бриттене, как только с уходом зимы падут с рек ледяные оковы На запад по морским волнам заскользят морские змеи, по дороге китов, неся по груди соленого моря бурю боевого бешенства опт раздоров и пожинателя трупов.

Черно было одеяние ночи, и метель все еще стучала по скрепленным железными скобами балкам Хеорота, когда опустели скамьи и было воинам позволено лечь спать в зале. В изголовье положили они свои крепкие, светлые липовые шиты, на скамье над каждым спящим героем стоял его высокий боевой шлем, лежала плетеная рубаха из сияющих звонких колец и крепкое копье Это бесчисленное воинство в любую минуту готово было встать на битву за своего повелителя — закаленным в битве и отважным было это доблестное войско!

Так проводили зиму бесчисленные племена викинга-кинн, жившие у Вест-сэ и Ост-сэ. Короли в своих пиршественных залах выставляли доброе пиво и раздавали золотые кольца, в то время как те, кто был связан с ними узами верности, лелеяли недобрые мысли о кованых мечах в запекшейся крови, жестокоострых, сносящих гребни со шлемов их врагов.

Тем временем Хеорренда, прославленный скоп, сел на свой корабль и вернулся на север через пролив Скедениг, миновал полуостров венделов, пока снова не поплыл по бешеным волнам Вест-сэ. Однако он не стремился вернуться ко двору Кинрика в земле гевиссов, не искал он и берегов Бриттене. Он продолжал торить свой путь к северу, через бурное серо-зеленое море. Плыл он вдоль Нортманн-ланда, пока не добрался до Халголанда. Севернее Халголанда никто не жил, но Хеорренда мыслил забраться еще дальше.

Три дня плыл он к северу вдоль берега, оставляя землю по правому борту, а открытое море — по левому Миновал он заброшенные гавани, самые дальние, куда заходили китобои и где ловцы трески искали самые отдаленные банки в открытом океане. Сюда, пролетая над морем, завлекают ведьмы чарами и соблазнами свой улов, меняя цвет волн на бледно-зеленый там, где в глубине прячется их логово Среди островов на этом холодном берегу полным-полно колдовства, безногие чешуйчатые твари наблюдают за мысами из своих логовищ в могильниках. Халголанд на Севере — край тайных мест, всего коварного и лживого, тайного, раскосого.

Но не наобум Хеорренда шел сюда по дороге тюленей, к этому пустынному морю и скалистым островам. В Хеороте хватало героев, знающих, как лезвием клинка и острием копья раскалывать шлемы и отсекать руки да ноги, да и корабли фризов были вполне хороши, чтобы везти тех из племени бриттов, что выживут после побоища, к рабству, цепям да презрению. Но близится час Муспилли, и тогда не только мечи да рабские ошейники понадобятся для красного урожая. Нужны будут слова мудрости, заклятья, видения, кровавые жертвоприношения — все это должно быть наготове, если королю Кинрику суждена удача в этом походе.

Далеко в промерзших диких северных краях, на рубежах Срединного Мира, живет тролльское отродье, племя скриде-финиов, которыми правит их король Кэлик. Они искусны в чародействе и колдовстве, совершенствуясь в своем могуществе каждый год в ледяной ночи, что длится целых три месяца Скоп вез с собой под плащом рунный посох, расписанный блотере [162]двора короля Хродульфа. Этот человек был искусным провидцем, и знания его позволяли ему сплетать и расплетать рунные чары, некогда обретенные Воденом, пока висел он на ветру на дереве. И такие руны начертал он: «Хеорренда зовусь, мудрый среди странников, приносящий удачу»

Корабль Хеорренды все плыл и плыл на север. К югу от Халголанда побережья были плодородными, снабжая пищей многих королей, но теперь горы все ближе подступали к любимому китами морю, покуда между скалами и берегом не осталось каких-то трех миль. Они отбрасывали мрачные тени, но еще мрачнее было небо над ними. Солнце, яркий светильник небес, казалось лишь ободком на юге над морем, проходя каждый день обычным путем и погружаясь в пучину океана Гарсегг.

Хеорренда стоял на носу корабля, глядя вперед. Мороз леденил его ноги, оковывал их холодными цепями, голод терзал его душу. Зима брела по ледяному морю, чьи волны с ревом разбивались о скалистые утесы. Сосульки свисали с рангоутов и такелажа из крепкой китовой шкуры, парус тяжело хлопал на ветру, и ледяной град, холоднее которого не было, хлестал по всему крепкобокому кораблю, с трудом шедшему по вздымающимся волнам. В мыслях скопа был лишь рев белопенных волн да плеск холодного моря. Слышал Хеорренда не веселый смех мужей в медовом чертоге, а жалобный стон баклана или песнь дикого лебедя. Над головой его кричала чайка с обледеневшими перьями, и крачка вторила эхом со своего опасного насеста на утесе.

Вперед по бушующему морю шел корабль, пока странствие не измучило скопа. Густой туман, навеянный ведьмами, низко нависал над ним, ему трудно было дышать. Иногда к кораблю приближались чудовища бездн, выпуская столбы воды, которые, казалось, упирались в небо. Тощие стражи глубин, они широко разевали свои ужасные пасти, улавливая в них беспечные стаи рыб. Привлеченные сладким запахом, мириады жертв безрассудно устремлялись к своей судьбе. Так, думал Хеорренда, может кончиться и это безрассудное странствие. Ведь он вступил в царство вечной ночи, и пурга неслась с холодного Севера. Темные волны набрасывались на нос корабля — беспокойный океан жаждал увлечь суденышко в пучину, под мертвые воды. В пасти кита, под темной волной мог оказаться корабль со всеми, кто был на нем, попасть в ту черную пустыню, что была некогда в дни предначальные, когда не было ни песка, ни моря, ни холодных волн, ни небес над ними, трава не росла и пустота была великая.

За рубежами мира, глубоко под водой, где морские драконы и водяные чудовища рыщут в поисках несчастных жертв, под ложем океана, девять дев Эагора вращали сокрушающий воинства жернов, из скалы сделанный. Все быстрее вращалась мельница Океана, два ее жернова были огромными, как острова в бездне. Все страшнее звучал хохот прекрасновласых дочерей жадного Эагора — словно бешеный сырой западный ветер, — когда мололи они и спиралью текла соль в прожорливый океан.

Затем, когда жернова разогнались, девы начали молоть с безумием великанш. Дрожала опора, сотрясалась земля, мельничный короб сломался, и жернов разлетелся на куски! Девять лет трудились мельничные девы под землей, а теперь в бешеной ярости запустили они огромным камнем в лицо земле. Они сдержали безжалостное слово рабынь, изъеденных грязью, измученных холодом, ведомых ненавистью. Содрогнулось дно морское, задрожала земля, покатились вниз с утесов камни, и сами утесы рухнули в коловорот земли и моря в пене и брызгах. Мололи девы так, как им хотелось, а не как заблагорассудится смертным, среди которых возбудили они раздоры и кровавые свары. Кровавили они мечи, когда кольчужные воины летели в гущу битвы и вонзали копья в открытые раны истекающих кровью врагов [163].