Николай Толстой - Пришествие Короля

— Да! — ответил гонец, задыхаясь от усталости.

— Оно тоже пролетело над войском?

— Нет, оно уложило трех вождей ивисов, что стояли у подножия башни, в которой сидит ведьма, насадив их, как куропаток на вертел!

— Добрая весть, — сказал мне Мэлгон, — хотя вряд ли смерть троих из ста тысяч повернет вспять волну битвы. Играй, Мирддин.

— Есть новость и получше, государь, — продолжал юноша, вытирая кровь с глаз.

— Что за новость?

— Вот она — триффин опять рассердился, и крики его были яростнее и пронзительнее, чем вопли вон тех коршунов, что летают вокруг. Собственными руками он подвинул одну из ног чудовища и затем дернул за веревку, которой он направляет его. Вылетело третье копье, так быстро, что я увидел лишь блеск — как от солнца на озерной волне.

— И что, он на сей раз точнее попал? — спросил я, передвигая фигурку на доске и поворачиваясь к воину.

— Весьма точно, Мирддин. Ведьма, которую привезли с собой ивисы, все вопила пронзительным голосом заклятья со своего помоста, когда огромное четырехгранное ясеневое копье вошло прямо в ее щербатую пасть. Оно пронзило ее насквозь, выйдя из зада почти сразу же, как вошло ей в рот, унося на своем жале ее кишки и внутренности куда-то за холм и роняя их по пути. И из выпотрошенного тела ведьмы раздался такой душераздирающий вой, словно Пещера Ифферна распахнулась во всю ширь и все полчища Аннона помчались на крыльях бури вслед за Гвином маб Нуддом. Триффин тоже закричал, но, по-моему, от радости, потому как он хлопал по плечу своих помощников и улыбался им А у него нет привычки улыбаться.

С этими словами вестник ушел, чтобы вернуться в битву.

— Играй, Мирддин, — снова сказал король. — Как ты думаешь — дурная это весть или добрая?

— И добрая, и дурная, государь, — ответил я. — Хорошо, что ведьма убита, но худо, что три сотни бьются против сотни тысяч.

— Тогда будем надеяться, что доброму повезет больше, чем дурному, — согласился король, встряхивая кости в темной пещере своих ладоней.

Все, что там творилось, было за пределами видимости для нас, хотя мы и слышали устрашающие вопли воинов и демонов, которые жили в их оружии и роились в воздухе над полем битвы. Но даже оттуда, где мы с Мэлгоном сидели за игральной доской, видели мы в небе тучу стрел и камней из пращи, что сыпались на стены, как рой жалящих пчел мчится с небес на летний луг. Они носились над надвратной башней, как стаи грачей над зарослями вязов под осень, колотя по крепкому частоколу, как зимний град по кровле королевского чертога.

Теперь, когда буря разразилась по-настоящему, мы с королем склонились над игральной доской, играя в самую трудную партию в гвиддвилл из тех, что когда-либо игрались. Король, что стоял в центре доски, дрожал от ярости, возмущения и жестокости битвы, и казалось, он того гляди сам двинется с места.

— Воины Кимри, дети Придайна маб Аэдда Маура! — громко вскричал король. — Бейтесь с бледноликими сынами Хенгиста, уничтожайте своих врагов, сносите им головы и гоните в отместку за ваших родичей и друзей, что погибли от их рук! И пусть покровительство Неба, желанного края, обители света, пребудет с вами на поле битвы! Да найдете вы там привет среди воинства, да будете вы в мире с Троицей!

Но волосы короля потемнели, и потускнели глаза его, и изменились лицо и образ его. Никто не слышал его молитвы, один я, Мирддин маб Морврин, ибо гнев, и ярость, и кровавое безумие, охватившие воинов, были таковы, что никто среди этой битвы не мог думать более ни о чем, кроме боя и убийства. Безжалостным и страшным был этот бой — герои, жнецы, порей битвы, жадные до трупов, рубились синими мечами, метали друг в друга алые копья с толстыми древками, так что отсеченные руки, головы и ноги отлетали в стороны, а куски мяса летели, как легкие листья на осеннем ветру. Такова была битва между воинами Кимри и полчищами безродных язычников Ллоэгра перед вратами Динайрта.

Мы, игравшие в гвиддвилл перед королевским шатром, слышали только хриплые крики вождей, громкий смех, грохот щитов, подобный грому, под ударами вражеских копий, конский храп, вопли жадных до крови орлов. Небо и земля дрожали, крики и грохот отдавались эхом среди скал, утесов и дальних холмов. Вскоре услышали мы еще и звон мечей у частокола, и удары щитов друг о друга у ворот.

Черные вороны набивали утробу на стенах, рваные, окровавленные клетчатые одежды затаптывали в иссохшую от жажды землю, дерева битвы падали под ноги сражающимся — такова плата за жажду заслужить мед на королевском пиру. Стал светлый мед, выпитый за столом государя, ядом для воинов Кимри. Долгом их было биться так, как они бились, и не могли они избегнуть смерти Хотя и ходили они в церковь и исповедовались в грехах, они шли к неизбежной встрече со смертью. И после воодушевления битвы тишина опустилась на поле и зеленые курганы были мокры от крови.

Хотя наши перебили в семь раз больше коварных людей Ллоэгра, жизнь их была коротка, а горе по ним будет долгим среди родичей. Много жен стали вдовами, у многих матерей слезы выступили на глазах — удары воинов отдавались эхом в душах женщин. Вся земля перед укреплениями была захвачена и вытоптана нахлынувшей толпой язычников Как сокрушительный высокий прилив был натиск врага. Теперь стал Динайрт одинок, как скала среди наступающих волн, как каменная плита среди расчищенного поля, как одинокий холм на границе Придайна.

С надвратной башни к нам спешил испуганный гонец.

— Что за вести? — спросил Мэлгон, не отрывая взгляда от доски.

— Плохие вести, государь, — закричал гонец. — Говорят, что перед наступающими полчищами Кинурига появился огромный медведь, и он всегда там, где их король. Он убивает своими железными когтями больше людей, чем целых пять королевских поединщиков, и среди твоего госгордда нет никого, кто мог бы противостоять ему. Ни удары, ни стрелы, ни дротики не страшны ему, он топчет и коней, и воинов Кимри и рвет зубами все, что попадается ему. Хватка его сильнее, чем хватка тридцати воинов, и любого воина Кимри, что попадается ему, давит он лапами своими так, что человек превращается в кровавое месиво. Таковы его сила и ярость, что ропот ужаса идет по нашему воинству. Люди охвачены страхом и растеряны, поскольку он идет к воротам, и я не думаю, что засовы и болты смогут противостоять его силе.

— Воистину, дурные новости, — простонал Мэлгон. — Будешь ли делать ход, Мирддин?

Это была минута отчаяния, когда кольчужное воинство врагов серой тучей роилось вокруг нас, и вот тогда-то я познал все благородство трибуна Руфина. Он был воистину несокрушимыми вратами, неприступной твердыней. Он был спокоен и вежлив с теми, кто сгрудился вокруг него, он был опорой воинства, которое верило ему, — никто не звал его, но он был здесь. Как пел Талиесин, был он.