Кристофер Сташеф - Маг-крестоносец

Маг заметил выражение глаз Мэта и прокричал:

— Умри, глупец!

Он махнул рукой стоявшему рядом с Мэтом палачу, и тот поднял ятаган.

Мэт в ужасе уставился на сверкающее в свете факела лезвие ятагана. Заметив его испуг, маг расхохотался. А Мэт не ощущал такого страха с тех пор, как попал в Меровенс...

...И до того, как прошел посвящение в рыцари. Он вдруг ярко вспомнил эту церемонию, вспомнил вопросы, которые сыпались на него в то время, как он погружался в ледяную ванну, о тех советах, которые слышались ему, когда он шел по проходу между фигурами давно умерших рыцарей, о том, как его плеча коснулся меч сэра Ги...

И страх исчез. Мэт дерзко взглянул на мага, не желая запрокидывать голову для того, чтобы палач нанес ему смертельный удар.

Физиономия бородача перекосилась от злости. Он ухватил Мэта за волосы и потянул его голову назад, дабы обнажить шею. Через мгновение Мэт смотрел в пол, а с потолка вдруг донесся мяукающий голосок:

Неожиданно Мэт обрел дар речи, но не успел он срифмовать и пары строк, как прозвучало злобное мяуканье, затем — вопль боли мага и ругательство. Мэт ярко представил себе, как Балкис пикирует на злодея, расставив четыре лапы с выпущенными когтями, но тут же с ужасом подумал о том, что кошку сейчас скрутят и унесут от него. Как он жалел о том, что не видит ничего, кроме лодыжек мага! Мэт всем сердцем пожелал расширить поле зрения, и его желание сбылось: он заметил, как нечто белое мелькнуло между этими ненавистными лодыжками, как только их обладатель начал поворачиваться. Маг выкрикнул новое ругательство на парсийском, оступился и упал.

Палач в гневе взревел и высоко поднял ятаган, но тут же взвыл от боли и, выронив его, запрыгал на одной ноге. Белое пятнышко метнулось в угол, роняя на пол капли крови с когтей.

А потом вдруг вспыхнул свет и чей-то властный голос произнес приказы в стихотворной форме на фарси. Маг и его приспешники в страхе попятились. Их губы отчаянно шевелились, но с них не слетало ни звука.

Наконец Мэт смог более или менее отчетливо рассмотреть помещение, в котором находился. Здесь было темно, не было ни одного окна, все четыре стены были выложены из камня. Помещение, по всей вероятности, находилось под землей. Мэт разглядел дыбу, разогретую жаровню с пылающими угольями и разнообразные пыточные орудия и повернул голову в ту сторону, откуда исходил свет и доносился властный голос.

Там стоял его учитель, дастур. Казалось, он огромного роста, могущественный великан. Мобед и еще четверо младших жрецов стояли позади него. И тут до Мэта наконец дошел смысл тех стихов, что читал дастур:

На фарси стихи, спору нет, звучали более выразительно, да и срифмованы были получше. Мэт, правда, мог бы и поспорить с тем, что он — избранник Ахурамазды, но сейчас был не против того, чтобы попасть под его защиту.

Жрец Аримана побагровел, хотел было закричать, но с губ его не сорвалось ни звука. Мэт гадал, надолго ли хватит силы заклинания. Он задергался, пытаясь освободиться от пут, чтобы сорвать с губ тряпку...

И тут мимо него пролетело белое пятнышко, и за головой у Мэта послышался рев боли. Один из здоровяков в синем тюрбане и синей набедренной повязке бросился за кошкой — и, упав навзничь, беспомощно заорал. Мэт успел увидеть, как Балкис разжала зубы и отпустила укушенную ею лодыжку верзилы и вытянула когти из его икры. Стоило тому подняться — и кошка снова бросилась за ним.

Краем глаза Мэт видел жреца Аримана, отступавшего во тьму. Так бы на его месте поступил любой трус, но что-то в его отступлении встревожило Мэта.

Приспешники жреца дружно ринулись к дастуру, размахивая дубинками. Дастур торопливо произнес строфу, сопровождая ее замысловатыми жестами и указывая на дубинки. Дубинки послушно вырвались из рук своих владельцев и принялись охаживать их по плечам и макушкам. Вопя от гнева, мерзавцы стали пытаться изловить дубинки. Одному это удалось, и он принялся сражаться с дубинкой. Остальные получали удар за ударом. Наконец один из них додумался до того, что схватил со стены факел и поднес его пламя к дубинке.

— Огонь — это Ахурамазда! — нараспев проговорил дастур. — Пусть оно поглотит его врагов!

Пламя взревело, языки его взметнулись на высоту четырех футов и потянулись к верзиле, державшему в руке факел. Было полное впечатление, будто подул сильный ветер. Верзила взвыл и выронил факел. На полу заполыхал костер.

Свет костра озарил тот угол, где прятался жрец Аримана, а вот тень, отбрасываемая дыбой, стала еще гуще. Злобный жрец шагнул в эту лужицу мрака, мстительно ухмыляясь, и завел стихотворение на языке, который был Мэту понятен, но незнаком. И костер, и все факелы сразу погасли.

С упавшим сердцем Мэт догадался о том, что сделал жрец: он удалился во тьму, царство своего божества, и обрел дар речи.

Но свет, излучаемый дастуром, по-прежнему наполнял темницу, а приспешники жреца Аримана продолжали неравный бой со своими дубинками. Дастур указал на жреца Аримана и заговорил стихами. Колдун в темно-синем балахоне прочел ответное стихотворение, но ничего не произошло — только напряжение в темнице сразу возросло — доброе волшебство сошлось в поединке со злым.

Мэт узнал это ощущение и в отчаянии подумал о том, что если бы мог говорить, то сразу же сумел бы нарушить равновесие сил, склонил чашу весов в пользу Добра. И только он успел об этом подумать, как почувствовал, что его затылка коснулись чьи-то пальцы и повязка ослабла и упала на пол. Мэт не стал выяснять, кто его освободил от повязки. Он вдохнул поглубже и выпалил:

Подручные жреца Аримана от страха и изумления раскричались. Ноги не слушались их — из-под них как бы исчез пол. К несчастью, пытаясь удержаться на ногах, они выпустили обретенные ими дубинки, и те принялись колотить их с новой силой. Две дубинки с первого же удара угодили злодеям по макушкам, и их былые владельцы, обмякнув, повалились на пол. Тут и дубинки замерли, пару мгновений повисели в воздухе и тоже упали на пол, став обычными палками.