Кристофер Сташеф - Маг, связанный клятвой

Потом он замер, давая возможность мыслям просочиться через все уровни своего сознания. Нет, не она. Прекрасная, нежная, добрая, но не его Алисанда.

Боль от потери была резкой и очень сильной.

— Но, отец! Все мои планы, вся моя боль — и я все еще не могу жениться на женщине, которую люблю?

— Если это пойдет на благо народа и королевства, вы поженитесь. Но, — неумолимо продолжал брат Тук, — если нет, то свадьбе не бывать. Ты должен помнить и о такой возможности, Маг. Твое стремление завоевать трон — не что иное, как гордыня.

Брат Тук использовал старогреческое слово, но Мэт знал его. Греки использовали его, когда речь шла о человеке, переполненном гордыней, стремящемся соперничать с богами. В то время и в том месте, где прежде жил Мэт, это слово употреблялось для характеристики человека, который считал себя чем-то, чем он не был на самом деле, человека, который стремился совершить нечто такое, что было чуждо его сущности. Hubris — всепоглощающая гордыня, которую порождает незнание самого себя.

— Ни трона, ни королевы, — гудел монах. — Если ты не родился королем, ты не можешь им стать. Единственный путь — захватить трон, но это и ужасный грех, и страшное преступление.

— И жену... захватить? — хрипло спросил Мэт.

— И это так. Если только она твоя, Бог соединит вас вместе. Но если она предназначена для кого-то другого, Бог этого не сделает.

Гнев начал закипать в груди Мэта, он был уже на грани срыва и хотел с ревом выплеснуть свое отчаяние на брата Тука и сказать всем, куда им следует отправляться... Но в самую последнюю секунду он сдержал себя, проглотил уже готовые вырваться слова, а потом... понемногу, постепенно начал успокаиваться.

И тогда бездна, которая осталась в его душе после того, как ее покинул гнев, заполнилась раскаянием. Мэт опустил голову, понимая, насколько близок он был к тому, чтобы лгать самому себе и в конечном счете Алисанде, как близко он подошел к той грани, когда мог сделать их жизни несчастными, а заодно и жизни сотен тысяч простых людей. Был такой момент, когда он чуть не сыграл на руку господину Зла, но, спасибо брату Туку, в самую последнюю минуту смог избежать этого.

Хотя, по правде говоря, это совсем не означало, что он готов был расцеловать монаха...

— Спасибо, отец, — пробормотал Мэт. — Я отказываюсь от трона. Я, если только смогу, уберу колдуна, но буду стремиться к тому, чтобы на троне оказался полноправный монарх.

— Хорошо, — сказал брат Тук и перекрестил его. — Отправляйся с миром, сын мой, и с надеждой, потому что Алисанда все же может быть твоей. Я заверяю тебя, что я без устали буду искать пути, чтобы узаконить брак рожденного благородным простолюдина и правящего монарха. Но увы, хотя ты можешь стать консортом, ты никогда не будешь королем.

— Все, чего я хочу, — стать ее мужем, — пробормотал Мэт. — А все титулы запихни куда подальше, отец. Я просмотрю их когда-нибудь потом.

На поле не было врагов, только трупы. Не было раненых или умирающих, потому что их убили собственные рыцари, когда отступали.

— Но за что? — Мука была написана на лице Совиньона. — Почему они должны были убивать своих собственных людей?

— А почему бы и нет? — сухо заметил сержант. — В конце концов они уже не представляли никакой пользы для колдуна.

— Но они могли бы потом убежать и вернуться в ряды его армии!

— Никто добровольно не идет в армию Гордогроссо, как мне кажется, — медленно проговорила Алисанда. — Более вероятно, что они предпочли бы остаться и сражаться в наших рядах, если бы смогли сдаться.

— И что, нужно убивать людей за предательство, которое они только могли бы совершить?

— Да, — подтвердил сержант. — Зачем же укреплять ряды вражеской армии? Но я все же думаю, они имели в виду что-то большее, милорд.

Нахмурясь, Совиньон спросил старого вояку:

— И что же это такое?

Но сержант только молча посмотрел на него и отвернулся.

— Это их души, — мягко вступилась Алисанда. — Если бы этих солдат не убили, они могли бы раскаяться на смертном одре и таким образом обвести вокруг пальца Ад и лишить его еще нескольких душ.

Не говоря ни слова, Совиньон пристально посмотрел на королеву, потом отвернулся. Вид окровавленных останков и разорванной плоти не вызывал у него такого ужасного чувства, как то, что сказала Алисанда.

— Раскаяние, милорд, — пробормотал Орто. — Здесь важны не разговоры и даже не произнесенные вслух слова, но сама мысль, возникающая на короткое мгновение, переполняющее тебя чувство покаяния. И такая мысль могла прийти каждому из них в момент смерти.

— Ну а если нет? — раздраженно заметил Совиньон.

— А если нет, то они отправятся туда, куда заслуживают.

— Ну а что, если многие из них просто не успели сделать такого выбора? — спросил у Орто Совиньон. — Они раскаялись бы, если бы знали в тот момент о своей надвигающейся смерти, но не смогли этого сделать, потому что неожиданно им был нанесен удар! И посмотри, такое случилось с большинством из них.

Орто и глазом не моргнул.

— Ах, Господи! А разве большинство из них не силой заставили сражаться, хотели они этого или нет? Сколько среди них уже раскаялось и тайно просило у Бога прощения за то, что не хватило мужества отказаться и тем самым подвергнуть себя пыткам и смерти.

Совиньон долго, пристально смотрел на Орто, потом признал:

— Хороший ответ. Но как мне теперь с ними быть?

— Я не знаю. — Все, что смог сказать Орто. — Это вопросы для священника, мой господин, а не для бедного дьячка, душа которого была слишком дикой и вольной, что и не позволило ему остаться в монастыре столь долго, чтобы стать дьяконом.

Совиньон еще несколько мгновений смотрел на Орто, потом, как бы извиняясь, кивнул.

— Ну что ж, я тебя благодарю по крайней мере и за ту надежду, которую ты мне дал. — Он повернулся к королеве. — Ваше величество, мы можем позвать капеллана?

— Да, конечно, милорд, как только он справится со своими делами.

Алисанда взмахом руки указала на склон холма. Совиньон повернулся и с удивлением увидел священника, который стоял на коленях среди умерших. В одной руке он сжимал склянку с елеем, а другой творил крест над каждым убитым солдатом. Его губы быстро шептали слова молитвы. Потом он поднялся и направился к следующему трупу.

— Возможно, они и прокляты, — заметила Алисанда, — но святой отец оставляет надежду на их спасение.

Совиньон все понял, и его глаза засверкали. Он выпрямился, и королева почти физически ощутила, как в нем воспрял дух.

Орто тоже заметил это и улыбнулся:

— Может, у колдуна и есть превосходство, но только на этом свете...

— Ну что же, давайте лишим его и этого! — Совиньон ударил рукой по эфесу своей сабли и поднял глаза на Алисанду — они были полны жажды боя. — Ведите нас, ваше величество! Ведите нас против тирана!