Клиффорд Саймак - Там, где обитает зло

К нему подошел аббат с попугаем на плече.

– Чарлз, – сказал он тихо, – Шишковатый зовет. Он хочет поговорить с тобой.

– Шишковатый? Ну, конечно. Как он?

– Он умирает, – сказал аббат.

«Не может быть, – подумал Харкорт. – Только не Шишковатый. Только не мой старый друг. Шишковатый неистребим, Шишковатый вечен!» Но он припомнил кровь, которая пенилась у него в ранах, когда они перевязывали его туго-натуго, как просил он сам.

С тяжелым сердцем Харкорт вслед за аббатом пересек поляну и подошел к тому месту, где лежал на земле Шишковатый. Глаза его были закрыты, но когда Харкорт опустился на колени рядом с ним, они открылись. Он неуверенным движением протянул руку, Харкорт схватил ее и сжал в своей руке.

– Шишковатый, – сказал Харкорт и умолк. Больше он ничего не мог выговорить.

– Хочу сказать только одно, – сказал Шишковатый. – Обещай мне, что не дашь этому святоше ничего надо мной бормотать. Удержи его насильно, если надо будет.

– Обещаю, – ответил Харкорт.

– Еще одно. Не горюй. Я знал, что это случится…

– Откуда ты мог знать? – спросил Харкорт. – Уж не думаешь ли ты…

– Помнишь Колодец Желаний? Я хотел заглянуть в него, но тут тебе понадобилось снять веревку с шеи дракона.

– Я не стал ее снимать, – сказал Харкорт. – Он носил ее все эти годы, она принадлежит ему. Я только протянул руку, чтобы ее снять, и понял, что она по праву принадлежит ему.

– Пока ты этим занимался, я ходил к колодцу.

– Да, и когда я тебя спросил, что ты видел, ты сказал, что себя. Ничего удивительного – обычно себя и видишь, когда глядишь в колодец.

– Я сказал тебе правду, – продолжал Шишковатый. – Я видел себя, только мертвого.

Харкорт хотел что-то сказать, но не смог.

– Я не особенно удивился, – сказал Шишковатый. – Я знал, что смерть близка, что она идет за мной по пятам. Помнишь, я тебе говорил, что люди моего племени живут намного дольше человека и что мы не стареем и не дряхлеем, а умираем раньше, еще в расцвете сил. Раньше, чем начинаем стареть.

– Помню.

– Когда я увидел себя в колодце, я понял, что уже не вернусь домой. Но это не самый плохой способ умереть. Ты расскажешь обо всем своему деду? Он поймет и не удивится. Он знал, что такое может случиться. Мы с ним были как братья. У нас не было секретов друг от друга.

– Ему будет не хватать тебя, – сказал Харкорт. – И мне тоже. И всем нам.

– Расставаться с жизнью мне не жаль, но мне очень не хочется оставлять вас. У вас впереди еще долгий обратный путь. Я надеялся, что успею еще немного вам помочь.

Харкорт опустил голову и вспомнил прежние дни – истории, которые рассказывал ему Шишковатый, птичьи гнезда, лисьи норы и цветы, которые он ему показывал и называл, и как он учил его разбираться в звездах и находить север по небесной Повозке.

Шишковатый снова закрыл глаза. Повязка у него на груди была вся пропитана кровью. Рука его дрогнула, потом опять крепко стиснула руку Харкорта. Он открыл глаза.

– Секира теперь твоя, – сказал он.

– Я буду беречь ее, – ответил Харкорт, стараясь сдержать слезы. – Я повешу ее на стене замка, рядом с большим камином.

– Не горюй обо мне сверх меры. И запомни, никаких заупокойных слов. Никакого аббатского бормотанья.

– Слов не будет, – пообещал Харкорт.

– Оставьте меня как есть. Не копайте никаких ям. Завалите меня камнями, чтобы не добрались волки. Терпеть не могу волков. Не хочу, чтобы эти грязные пожиратели падали растащили мои кости по всей округе.

– Тут много камней, из которых была сложена стена, – сказал Харкорт. – Я завалю тебя ими. Я сам их принесу.

– Еще одно…

Но глаза его снова закрылись, и он начал задыхаться, хотя рука его все еще крепко сжимала руку Харкорта. Харкорт увидел, что рядом стоит аббат, и поднял голову.

– Еще не все, – сказал он. – Он еще держится. Хочет еще что-то сказать.

– Я слышал, как он говорил, что не хочет никаких прощальных слов, – сказал аббат. – Я выполню его желание. Я люблю Шишковатого. Я всегда его любил, а в нашем путешествии он проявил себя как настоящий друг. Когда я сам был близок к смерти, он дотащил меня в бурю до хижины Нэн.

Шишковатый пошевелился, и глаза его снова открылись.

– Я слышал, – сказал он. – Я слышал, только как будто издалека. Аббат хороший человек, преданный своей вере, и хороший товарищ в пути. Я полюбил его. Передай ему, что я сказал.

– Он стоит здесь. Он слышит, что ты говоришь.

– Да, еще Элоиза, – сказал Шишковатый.

– Что Элоиза?

– Не Элоиза, – сказал Шишковатый. – Ты слишком долго был ослеплен. Не Элоиза. Не она твоя любовь.

Его рука ослабла и выскользнула бы из руки Харкорта, если бы тот не сжал ее крепче.

«Так далеко от дома, – подумал Харкорт. – Умереть так далеко от дома!» Он представил себе деда, сидящего в замке у огня, и подумал, какое у него станет лицо, когда Харкорт сообщит ему эту весть. «И хуже всего, подумал он, – что я ничего не смогу ему сказать, ничем не смогу его утешить».

Аббат подошел ближе, протянул руки, помог Харкорту подняться на ноги и постоял, поддерживая его. Слезы стекали по щепам аббата в растрепанную бороду. Потом он нагнулся, поднял с земли боевую секиру и вложил в руку Харкорту.

– Он отдал ее тебе, – сказал он. – Держи ее крепче. Она твоя.

Аббат поднял булаву, постучал в дверь еще раз и подождал. Ответа не было.

– Не открывают, – сказал он. – Они должны знать, что мы здесь. Должны знать, что тут случилось. Почему они не открывают?

Попугай у него на плече что-то проскрипел.

– Мы сделали все, что полагается, – сказал Харкорт. – Они слышали, как ты стучал своей страшной булавой. Не могли не слышать.

– Я постучу еще.

– Не надо, – сказал Харкорт. – Ломай к дьяволу эту дверь.

– Мы сделали все, чего требуют приличия, – согласился аббат. – Отойди в сторонку.

Харкорт сделал шаг назад и наткнулся на Иоланду, которая стояла позади. Протянув руку, он поддержал ее, чтобы не упала.

– Жаль ломать такую дверь, – сказала она. – На ней очень красивая резьба.

Аббат не обратил на ее слова внимания. Он размахнулся булавой, и дверь подалась, треснув сверху донизу. Он нанес еще удар, и дверь рухнула, только одна сломанная, зазубренная доска осталась висеть на петлях. Харкорт ногой отшвырнул в сторону обломки и шагнул внутрь, в маленький вестибюль, за которым лежат атриум.

Атриум освещали пылающие факелы, воткнутые в шандалы на стенах. Пол был вымощен разноцветными плитками, изображавшими лесной пейзаж с деревьями, цветами и пастухом, окруженным овцами. Вдоль стен, между дверей, что вели из атриума в боковые комнаты, стояли стеклянные витрины, полные сверкающих драгоценных металлов и дорогих камней.

В одной из дверей, выходивших в атриум, показался какой-то человек преклонных лет в выцветшем от времени черном одеянии. Лицо его казалось бесформенным белым пятном. Он сделал несколько шагов вперед и остановился, покачиваясь. Вместе с ним появилось еще несколько теней – одни были хорошо видны, о присутствии других можно было лишь догадываться по слабому мельканию на стенах, по мерцанию белых пятен, по едва слышным стонам, доносившимся неизвестно откуда.