Валентин Маслюков - Клад

Юлий воспользовался этим, чтобы припасть к перекладине и отдышаться. Голова шла кругом и вместе с нею ходила неустойчивая лестница, так что Юлий, в конце концов, вскарабкался наверх с облегчением: вероятность свалиться должен он был держать в уме ровно столько, сколько и вполне обоснованные опасения превратиться из преследователя в жертву. Он сунулся в темноту, несколько ослабленную исходящим из-под ног полусветом, и махнул наугад клинком, полагая, что девица, где бы она ни таилась, уразумеет предупреждение.

– Не подходи! – взвизгнула она из дальнего конца камеры. – Еще шаг, только шаг – я брошусь в пропасть!

Одной из бойниц Юлий не досчитался: в черноте серебрились равномерно прорезанные щели, а здесь колебалась тень – оборотень!

– Только посмей! – воскликнул Юлий, не заботясь о смысле. – Только посмей броситься – я сам тебя выброшу!

Хватило у него ума не кинуться наобум, но подобраться, озираясь и отмахиваясь от призраков темноты кинжалом. С нескольких шагов стало видно, что девица забралась в толщу каменной кладки. Она и в самом деле выбралась на внешний обрез бойницы, выставив локоть в пронизанную блеклым сиянием пустоту. Под нею была не мерянная никем пропасть.

– Кто тебя подослал? Ты расскажешь правду перед судом: кто тебя подослал к наследнику?! – выкрикнул Юлий, внезапно, едва ли не в самый последний миг, сообразив, чего же опасается забившаяся в бойницу, как в нору, девица-оборотень. Страх ее придал ему храбрости – Юлий кинулся втащить девицу внутрь башни, на пол. И тотчас, цепко схвативши, она рванула его за собой в пропасть – так сильно, остервенело, что Юлий, ударившись коленом о кладку, не задержался, опрокинулся вперед и, падая, отмахнул кинжалом – хруст, вскрик – падающий вопль – Юлий провалился.

…Очнувшись в тесноте, он приподнял тяжелую голову и увидел далеко под собой затонувшее в серебристой мгле дно равнины. Непроницаемой чернотой угадывалась река.

Значит, это была ночь.

Потом Юлий осознал, что лежит в толще башенной стены, в бойнице над пропастью. Падая, он ударил кинжалом тянувшую в бездну руку… Трудно было только понять, сколько времени пребывал он в глубоком обмороке между звездным небом и залитой лунным светом землей.

Юлий отполз назад. Проем ведущей вниз лестницы различался слабо – свечи там, в этом жутком чертоге, догорели, кроме, по видимости, одной или двух. Юлий нашел спуск и на последних ступеньках опять сорвался.

С восходом солнца его нашли в беспамятстве в кустах под окнами Громоловой спальни.

– Что произошло с вашим братом, государь? – раздвинув людей, которые несли Юлия, заговорил растрепанный бородатый вельможа в сбившейся набок шапке.

– Он умер, – сказал Юлий.

И от этих безжалостных, только что пришедших на ум слов по телу разлилась слабость. Юлий откинулся на придерживающие его руки.

– Отчего умер? Какая причина ужасному несчастью? – со странной, неуместной осторожностью спросил вельможа. Юлий признал в нем одного из ближних бояр, хотя и не мог вспомнить имени. – Назовите причину, княжич, – настаивал боярин.

– Его отравила мачеха, – сообщил Юлий, подумав. Нужно было напрягаться, чтобы извлечь определенную, непротиворечивую мысль из всей этой сумятицы, и потому Юлий держался главного, самых простых и очевидных истин: его отравила Милица.

Изменившись в лице, причем прежнее многообразие чувств сменилось полным отсутствием таковых, боярин оглянулся.

– Она погубила маму, – пояснил Юлий. – Теперь Громола. Теперь она погубит меня. Я не хочу. Передайте Милице, ничего мне не нужно, мы с Обрютой уедем. У него брат в деревне. Однодворец.

– О ком вы говорите, княжич? – спросил боярин, имея выражение и настороженное, и жалостливое; вынужденный то и дело оглядываться, он разрывался в проявлении чувств.

– Я хочу уехать с Обрютой, – повторил Юлий, проникаясь надеждой, что это действительно возможно. Особенно, если просьбу услышит тот, третий человек, на кого боярин оглядывался.

И точно: боярин обернулся опять с намерением где-то там, у себя в тылу, почерпнуть основания для дальнейших своих суждений. И каким-то неведомым образом, не обмолвившись ни словом, почерпнул:

– Позвольте, княжич: наследник Громол скончался. То есть великого государя наследника престола княжича Громола, вашего брата, его нет среди живых. Его нашли мертвым. – Старик всхлипнул, раскиснув сразу всем своим широким, носатым, губастым лицом. – Его нет… среди нас… око-ончил жизне-е-енный пу-уть… – Снова всхлип, покрытые ладонью глаза. – Вы же, княжич… Отказываюсь понимать. Вы словно бы и не удивились смерти наследника. И так спокойно. Словно имели предуведомление.

Застрявши на слове «предуведомление», в смысл которого Юлий при расстройстве всех своих способностей проникнуть не мог, он ничего не отвечал. Боярин оглянулся.

– Позвольте обратить ваше внимание, княжич: вы предъявили вашей мачехе великой государыне Милице ни много ни мало, как обвинение в государственной измене… – Юлий беспомощно молчал. – Вы можете утверждать, собственно говоря, э… хотите ли вы сказать… правильно ли я понял, что вы собственными глазами видели, как государыня совершила мм… именно те действия, которые вы ей приписываете? – Юлий приподнялся, напрягаясь понять, и боярин пришел на помощь: – С ваших слов я вынужден заключить, что великая государыня Милица отравила наследника престола.

– Ничего подобного. Я не говорил, – возразил Юлий. Он безнадежно путался.

Боярин не успел выразить недоумение и даже оглянуться толком, чтобы сообразовать свое личное удивление с повелительным недоумением третьего собеседника, как вынужден был со всей поспешностью, извиняясь вихлявым телодвижением, уступить место.

– Что ты мелешь? Вздор! Как ты смеешь: вздор! вздор! – вскричал отец; губы его прыгали и тряслись. – Кто отравил? Как ты смеешь?

Однако ему трудно было подойти к существу страшной беды; раздражаясь, он словно бы избавлял себя от необходимости расспрашивать. Дворяне со строгими, каменными лицами держали Юлия на руках.

– Громол там спрятал девушку. Только это… И упыри. Они Громола не тронули. А девушка зацеловала его до смерти и потом выпрыгнула в окно. Вы ее там найдете – в пропасти.

– Несчастный повредился в уме! – с каким-то радостным озлоблением вскричал отец, оборачиваясь на бояр. – Девушка? Зацеловала? Ты тоже там целовался с девками?

– Да…

– Но остался жив! – жестко перебил отец. – Ты остался жив, ты – слюнтяй! А Громол… мое солнце… – Закрывши лицо, отец судорожно разрыдался.

По знаку боярина Юлия понесли.

Когда он оправился, то обнаружил, что находится под стражей в одном из покоев Большого дворца.