Валентин Маслюков - Клад

По стечению обстоятельств это оказалась библиотека, высокая, двойной высоты комната, заставленная книгами до потолка, толстенные тома в кожаных переплетах занимали все стены сплошняком, включая и промежуток между окнами. Эта неудобная во всех отношениях комната оказалась, по видимости, единственным помещением в людно заселенном дворце, какое можно было без ущерба для дворцового обихода назначить местом заключения. И выбор этот, разумеется, ни в коем случае нельзя было считать уступкой пристрастиям и обыкновениям малолетнего узника. Прежде всего, нужно принять во внимание, что большая часть книг была Юлию за отсутствием лестницы недоступна. Те же, которые можно было достать, взобравшись на стулья, состояли, как обнаружилось, из рукописных и печатных сочинений на неизвестных Юлию языках. При всей своей начитанности, Юлий правильного образования не получил и до двенадцати лет сумел сохранить в неприкосновенности исконное, природное невежество в обширнейших областях знания. Все языки, кроме родного, слованского, представлялись ему тарабарской грамотой, нечто вроде безвредной придури обитателей варварских окраин.

В комнате имелись две двери, одна из них стояла запертая и вела в другую, говорящую часть библиотеки, знакомую Юлию гораздо лучше. За второй дверью переминались часто меняющиеся часовые, которые наотрез отказались предоставить Юлию какие-либо объяснения на предмет тарабарской словесности. А больше-то и поговорить было не с кем.

Юлий ведь не сразу, не в первый же час своего затянувшегося одиночества обратился к тайнам письменной тарабарщины. Много томительных, заполненных горем дней должно было миновать, чтобы он снова почувствовал влечение к ученым занятиям.

Сначала Юлия держали в другой комнате, то была чья-то только что оставленная хозяином спальня. Там возле неубранной, пахнущей человеческим теплом постели Юлия допрашивали государевы следователи – расчесавший бороду боярин, чье имя оказалось Деменша, окольничий Селдевнос и дьяк Пятин. Деменша зачитал составленные, несомненно, отцом вопросные статьи, Юлий, путаясь в подробностях, отвечал. Деменша уходил и возвращался с новыми написанными беглым писарским почерком статьями. Дьяк добросовестно заносил на бумагу все те смеху подобные сказки, которые Юлий считал необходимым сообщить в ответ на государевы вопросы. Что касается окольничего Селдевноса, то два с половиной часа подряд он промолчал, жалостливо вздыхая. Потом Юлия оставили одного и он стал ждать, когда его отравят или удушат.

Страх этот, может быть, и не имел под собой достаточных оснований, но мешал спать. Тогда как днем одолевала Юлия необыкновенная сонливость, сопровождаемая тошнотворной слабостью и головокружениями.

Нужно ли было относить это на счет особенной душевной бесчувственности Юлия, в которой письменно уличал его отец, или каких других обстоятельств, только смерть Громола прошла для него, как во сне. Целые часы и дни проводил он в тупом бездействии, не находя в себе сил переживать несчастье заново. Известие о похоронах брата почти не взволновало его, а звуки печальной музыки, проникавшие сквозь свинцовые переплеты окон, вызывали страдальческое желание тишины. Тогда как раз его перевели из спальни в библиотеку.

Ничто уже не могло расшевелить Юлия в его подавленном и каком-то неряшливом что ли, разбросанном состоянии духа.

…Когда дверь открылась и в комнату заглянул часовой. Окинув узника взором, он посторонился, чтобы пропустить девочку в строгом, почти монашеском платьице, бледные волосики ее скрывала выкроенная как капюшон шапочка.

Девочка это была Рада, старшая дочь Милицы. То есть единокровная Юлиева сестра. Он вскочил.

Рада шмыгнула глазками и пробормотала нечто такое, что Юлию показалось, будто ослышался. Но это было не так – за девочкой последовала плоскогрудая мамка в таких же строгих одеждах; она ответила своей маленькой воспитаннице такими же тарабарскими словами! Без малейшей запинки продолжали они свой лопочущий разговор, не нуждаясь ни в ком из присутствующих. И так старательно не замечали Юлия, не видели его, почитая как бы не существующим, что у мамки дрожали руки, когда она вытаскивала книги и ставила их обратно в ряд.

– Рада! Ты знаешь тарабарский язык? – заговорил Юлий с натужной шутливостью. – Вот как?… А для меня это все тарабарская грамота!

Сестра оглянулась, но не ответила. А занятая делом наставница и вовсе его не слышала.

Но книга не находилась. Напрасно перебирая толстые корешки, мамка обернулась, миновав невидящим взглядом узника. И тот, наконец, вынужден был понять, что нужная им книга где-то тут, возле него на полке. И полка эта, к несчастью, выпадает из мамкиного взора так же, как весь кусок пространства, где стоит Юлий, – одним своим присутствием малолетний преступник исключил часть библиотеки из благоустроенного и добропорядочного мира, который только и существует для княжон и их воспитательниц.

Юлий перешел к столу на середину комнаты и предположение сразу же оправдалось – с непреклонным выражением высоколобого лица мамка устремилась туда, где прежде не существовал узник, а Рада, пугливо зыркнув, поспешила за наставницей. Тотчас нашли они, что было нужно, и со шкодливым облегчением кинулись к выходу.

– Рада! – воскликнул Юлий, оставив бесполезную гордость. – Ты приходи сюда, если надо… когда хочешь.

Девочка затравленно оглянулась и выскочила вон за мамкой, покинувшей зачумленной место еще прежде.

Рада боялась узника, как можно бояться только лохматой страшной собаки или бодливой козы. Что же такое рассказали они Раде, чтобы сделать единокровного брата и лохматым, и бодливым? Происшествие опечалило Юлия, предоставив ему основания для мечтательных раздумий, в которых он неизменно покорял робкое, но отзывчивое, как предполагалось, сердечко своей собственной сестры.

Однако жизнь грубо вторгалась в мечтания. На следующий день явились после большого перерыва следователи, тот же бородатый боярин, усатый окольничий и бритый, жилистый дьяк. Вопросные статьи озадачили Юлия. С мелкими недобросовестными подковырками они повторяли прежде спрошенное и сказанное, зачем-то переиначивая слова. Можно было также понять, что останков выбросившейся в окно девицы на скалах и на дне пропасти не нашли и само существование бесовки по смыслу поставленных вопросов представлялось злонамеренной выдумкой. Солгал Юлий еще раз, утверждая в предыдущих ответах, что покойный носил на шее, никогда не снимая, чародейный оберег. Означенный оберег, змеиную кожу, нигде не обнаружили после самых тщательных поисков.

«И что же княжич Юлий не скажет, какая такая добрая женщина, из каких побуждений снабдила нашего наследника незабвенного Громола дохлой змеей?» – ядовито вопрошал отец устами бородатого боярина. И почему Юлий не донес отцу о существовании развратного притона, пока не поздно было спасти наследника? Не потому ли, что и сам посещал сей притон? Или рассчитывал посещать вместе с братом?