Валентин Маслюков - Клад

Не умея отбиться от прямых обвинений и недвусмысленно звучащих намеков, Юлий горячился, путался, повторялся и должен был останавливаться, чтобы сдержать накипающие слезы.

Владетельский сын Шеболов Зерзень дал показания, которые зачитали Юлию следователи. Словоохотливые в пространной записи дьяка и чем-то неуловимо развязные, показания Зерзеня имели много неточностей, откровенных несуразностей и даже лжи. И так все это было перемешано с правдой, что Юлий терялся, затрудняясь опровергнуть и объяснить все сразу. Он устал. Упал духом. Ответы его становились все короче и небрежнее. Объяснить не могу. Ничем. Никак. Откуда я знаю? Что вы от меня хотите? Эти бесполезные запирательства кончились тем, что Юлий расплакался и перестал отвечать вовсе.

Но они заставили его вздрогнуть, хотя, казалось, что Юлий утратил уже способность ужасаться. Когда княжич выплакался – не прежде! – боярин Деменша, укоризненно покряхтев, отчеркнул толстым ногтем очередную статью:

– И пусть княжич Юлий изволит объяснить своему царственному родителю, почему государев человек Обрюта показал с третьей пытки…

– С третьей пытки? – воскликнул Юлий, отшатнувшись. – Вы пытали Обрюту?

Больше следователи ничего не могли от Юлия добиться, он дрожал, кусал руку и ударялся в слезы, отвечая совсем уже невпопад.

Когда боярин с окольничим удалились, замешкавший собрать бумаги и принадлежности дьяк тихонько сказал, покосившись на дверь:

– Во вторник, государь, заседание думы.

Забившийся в угол мальчик не отвечал ни словом, ни взглядом, но дьяк продолжал, перебравшись поближе, чтобы можно было перейти на шепот.

– Готовьтесь, государь, все решится. Ходят такие разговоры, что ваши ответы… Великие государь и государыня находят их неудовлетворительными. Вы теперь старший сын; подготовлен закон… лишить престолонаследия. – Тонкие сухие пальцы с кожистыми перемычками у основания беспокойно перебирали бумаги, перекладывали взад и вперед, старый дьяк то и дело оглядывался на дверь. А говорил, обращаясь не к Юлию, а в стол. – Прошу не выдавать меня. Я очень пострадаю, если станет известно…

– Что с Обрютой? – спросил Юлий, перебив дьяка движением руки. Но дьяк, озабоченный проговорить главное, вопроса не понял и не заметил.

– В городах прокатились волнения и погромы. Народ возмущен. Требуют наказать виновных в гибели наследника. Среди виновных называют и вас.

– Меня? – поразился Юлий.

– По кабакам. Возмущаются по кабакам, – прибавил дьяк как-то особенно, с нажимом на кабаках, словно такая подробность могла разъяснить двенадцатилетнему мальчику всю эту чертовщину. – В кабаках, – опять подчеркнул дьяк, – толкуют, что княжич Юлий более других приобрел от гибели наследника. Наследник погиб у вас на руках, княжич, в отсутствии третьих лиц и при загадочных, подозрительных в высшей степени обстоятельствах. Ходят толки, что вы склоняли своего старшего брата, наследника, к разврату. Вы, государь, с детства страдаете извращенными наклонностями. – Юлий приподнял руку, защищаясь. – Это они всё в кабаках между собой установили. И часто одни и те же люди по разным местам. Прощайте, мой государь, сожалею, что ничем не могу вам помочь. Боюсь, что великие государи настроены весьма решительно.

И оставил онемевшего Юлия, отвесив ему на прощание почтительный поклон.

Заседание думы состоялось в Звездной палате. Юлий бывал здесь, но давно, в прошлой своей жизни – при матери. С младенчества запали ему в память обшарпанный бок некрашеного, с осыпавшейся позолотой кресла – это был престол; пахнущий свежестью подол маминого одеяния, оно изливалось складками на подножие трона; белые кафтаны стражи и серебряное оружие. Но самое устройство палаты Юлий едва помнил. Главное место державы, святилище власти оказалось обширным четырехугольным покоем с частыми решетчатыми окошками. Потолок его слагался из идущих от окон и дверей полусводов, затейливо скрещенных граней между этими полусводами, которые сходились к высокой, пропадающей в полумраке сердцевине, образуя многолучевую звезду. Внутреннее убранство палаты не обновлялось более трехсот лет, еще со времен Могутов: до блеска вытертые боярскими шубами стены, проржавевшие много раз крашенные оконные переплеты – местами неровный слой краски был толще железа; бугристые на сучках дубовые скамьи из толстенных досок и ветхий с виду двойной престол, поставленный на каменное возвышение между украшенными порталами дверей.

Престол Шереметов, укрепленный изнутри последовательными починками, должен был выдержать и еще триста лет – так выходило по расчетам. Но полвека назад подломилась скамья вдоль западной стены, ее вынесли, ничем не заменив, и бояре западной стены уже полвека принимали участие в заседаниях думы стоя, тогда как их товарищи по северной и восточной стенам с величайшей осторожностью утверждали свои обширные седалища на иссохшем в течение столетий дубе.

Вся страна до последнего подпаска пребывала в уверенности, что род Шереметов не придет к упадку прежде, чем не подломится или будет заменен на новый престол.

Острословы утверждали, что именно по этой причине князья рода Шереметов выбирали себе в жены тоненьких изящного сложения девушек. И неизменно отправляли растолстевших княгинь в монастырь, раз только княгиня переходила известные по толщине и весу пределы.

Эта злая судьба, очевидно, не грозила Милице. Девичий стан не знающей возраста государыни не испортили и тройные роды. Раскинув на престоле легчайшую пену кружев и оборок, Милица, вероятно, и вовсе не чувствовала под собой протертую донельзя, истлевшую кожу сидения. И тощий, болезненный Любомир обок со своей вечно юной супругой не подвергал как будто трон пращуров чрезмерному испытанию.

Род Шереметов, казалось, достиг вершины благополучия и славы.

А Юлий, что ж, маленькую веточку большого дерева можно было обломать безболезненно. Юлий чувствовал это так же, как все присутствующие: рассевшиеся по скамьям, ставшие вдоль западной стены бояре, окольничие и думные дворяне. Стража в белых кафтанах по бокам трона. И еще два зеленых росточка: младший брат Юлия Святополк и сестра Лебедь, их поставили возле думцев западной стены поближе к престолу. Место Юлия было посредине палаты на истоптанных, кривых от времени плитах прямо под сердцевиной звезды.

Бледный, словно обескровленный, Святополк в пышном черном кафтане и белых чулках держал маленький Родословец и почти не отрывал от него глаз. Впервые попавшая в Звездную палату Лебедь зыркала украдкой по сторонам, неизменно возвращаясь, однако, из своих блужданий к Юлию. А то уставится в звездчатый свод палаты и, забывшись, оближет пальцы, чтобы поправить пряди волос. У сестрички были доверчивые глаза и курносый, простоватый носик. Русую головку ее оплетали праздничные цветы.