Симона Вилар - Чужак

— Куды? А ну стой!

— Прочь, дурища. Не видишь разве, кто идет?

— А мне што? Не велено впускать.

Твердохлеба разъярилась, отпустила девке затрещину. Но та только заревела в голос, однако от двери не отступила, даже отпихнула сиятельную княгиню. Однако Твердохлеба как будто успокоилась, довольная, что холопка так предана ее дочери. Умрет, но не сойдет с места. И Твердохлеба смягчилась:

— Не вой. Лучше пойди доложи — мать пришла. Ну, иди. Не бойся, без дозволения не пройду.

Но уже сама Милонега — с разметавшимися прядями белесых волос, в накинутой поверх рубахи шубейке, перепуганная, бледная — выскочила на порог.

— Матушка?

— Хорошо, что только я. Совсем, что ли, помутили боги твой разум, раз ты, когда Дир рядом… Ну, давай, показывай своего.

И, отстранив дочь, вошла в одрину — холодную, с почерневшими от копоти стенами, лишь кое-где завешенными шкурами. А вот ложе у дочери было богатое: пышная кунья полость откинута в сторону, подушки в синих шелковых наволочках с кистями по углам.

Твердохлеба втянула ноздрями воздух и сокрушенно покачала головой.

— Чую, что не одна ты. Ну, показывай, куда он схоронился.

На бледном маленьком лице Милонеги неожиданно появилось твердое выражение. Пожимала плечами, отнекивалась, и вид у нее даже стал независимый, отчужденный.

— Только не строй из себя, — начала сердиться Твердохле-ба. — О тебе и этом уже вся дворня болтает. А ну, кабы Дир заинтересовался?

Милонега только ответила, что Диру давно не до нее. Исчезни она — он и не заметит. Особенно сейчас, когда он для утех новую суложь привез, дулебку крутобокую.

— Ладно, не болтай, — резко перебила дочь княгиня. — К твоему — я пришла. И пусть лучше сам появится, пока я его через волхвов не разыскала. И уж тогда спрошу — отчего таили про смерть Рюрика.

Едва молвила это — и сразу стукнул ставень. Варяг выскочил откуда-то извне — быстрый, полуголый, босой. Оказалось, все это время висел на бревнах сруба. Дивно, как и удержался. Но не об этом думала Твердохлеба, когда смотрела, как он откидывает от лица длинные волосы. А глаза такие синие… знакомые. И оказалось, княгиня слова не может молвить от неожиданно возникшего в горле напряженного кома. Еле выдохнула:

— Вот и довелось нам встретиться, Ясноок… Он улыбнулся — такой знакомой… такой узнаваемой улыбкой.

Как когда-то мать его улыбалась.

— Узнала-таки меня, княгиня Тьорд.

— Узнала. Хотя думала, что даже косточки твои сгорели тогда. — А я вернулся.

— Вернулся… — эхом повторила княгиня, борясь с неожиданно нахлынувшими горькими воспоминаниями. Но собралась с силами, взяла себя в руки. — И я знаю, зачем ты вернулся.

Милонега недоуменно переводила взгляд с матери на полюбовника.

— Что-то не могу уразуметь…

— Молчи! — Твердохлеба нервно стала крутить перстни на руках.

— От кого угодно ждала бы я лжи да предательства, да только не от тебя, сын Вальгерд.

— Никогда бы я не предал тебя, Тьорд. В чем ты вину мою видишь?

— В том же, что и всех перунников. От них ведь ты, я сразу догадалась. Ложь же их в том, что таили смерть Рюрика. А у меня на белого сокола новгородского свои виды были.

Варяг помолчал. А когда переспросил о смерти Рюрика, Твердохлеба не сразу поверила, что не знает. Смотрела, как он осел на ложе, как запустил пятерню в длинные волосы. Наконец заговорил. Сказал, что Рюрика видел лишь однажды — (медного, худого, с темными кругами у глаз. Еще тогда он показался ему нездоровым. И все дела Рюрик вел через Олега. С Олегом же Торир и обговаривал все. Ведь еще тогда, почти два года назад, виделась ему, что основная власть в руках у Олега Вещего.

— Но не Олег ведь князь. Не ему в Киеве предлагалось сидеть! — сердилась Твердохлеба. — Не с ним уговаривалась я и Милонегу просватать. Это было мое главное условие. Рюрик на престоле Киевском, Милонега — княгиня при нем. Я же при них — княгиня-мать. И за помощь-поддержку именно это мне волхвы обещали. А оказывается, лгали. Почти два года лгали.

Она умолкла, видела, как глядит на нее Торир-Ясноок. Этот сразу понял, что теперь ей нет резона свергать мужа, при котором она в чести. Но его это словно и не взволновало. Оглянулся на притихшую в углу Милонегу.

— Это было с самого начала неправильно — желать Миле брака со стареющим Рюриком. Да и Эфанда у него есть. Но когда при мне заговаривали оМилонеге…

— Они посмели тебя посвящать в мои планы?! — гневно взмахнула рукавом Твердохлеба. Но он на ее вспышку не отреагировал.

— Я понял, что волхвы берегут Милу для Олега.

Теперь настала тишина. А Торир, выждав момент, наблюдая за смятенным лицом княгини, начал речь с того, что Олег молод и не женат. Теперь он князь, и ему нужна супруга. И именно ему предложат волхвы княгиню Киевскую Милонегу Хоривну.

Он говорил о своей полюбовнице спокойно, будто и не любился с ней не так давно. Но Твердохлеба не об этом думала, даже не обратила внимания на заблестевшие слезой глаза дочери. Да и Торир не придал этому значения. Сейчас он думал: не ведомо ли честолюбивой Тьорд, что Олег волхв? Более того — глава перунников. И наверняка останется таковым, став князем. Так что ни о какой его женитьбе не может быть и речи. Только когда княгиня стала расспрашивать об Олеге, он немного расслабился, перевел дух. Понимал: главное — убедить княгиню в том, что ее сделка с перунниками остается в силе.

Милонега же только всхлипывала, слушая, как родимая и любый ее судьбу решают, будто ее и нет здесь. В какой-то миг словно обожгло ее, вскрикнула, схватилась за затылок, опрокинулась с плачем на кровать.

— Ненавижу вас! Ненавижу клятых! Решили уже все. Словно и души у меня нет!

Торир кинулся, было к ней, но она отбивалась, кричала:

— Никто мне не нужен! Никто! От тебя я понесла, гад. А как придет мой срок… уйду к волховичкам в чащобы. Там рожу!..

А как выкрикнула это — вмиг стихла. Только дрожала испуганно, пряча лицо в куний мех покрывала.

Они тоже молчали. Наконец Торир спросил: — Давно ли поняла? Почему молчала? — И повернулся к княгине: — Ведь все говорили, что бесплодна Мила.

Твердохлеба только нервно крутила перстни на руках. Думала о чем-то своем.

— То, что Милонега понесла, — не так и плохо. Волхвы все твердили мне, что Новгороду неугодна княгиня, считающаяся бесплодной. Дескать, только единожды понесла, а так все пустая ходит. Ну, теперь-то не отвертятся. Так молод, говоришь, Олег? Чего тебе еще надо, Милонега? Я устрою тебе лучший брак, какой только возможен.

Но Милонега только лила слезы. Торир молчал, думал о чем-то, даже лицо напряглось.

— Теперь перво-наперво надо от Дира ее убрать, пока все не выплыло. Ибо как бы ни был он равнодушен к своей княгине — чужого ублюдка ей не простит. Поэтому мне надобно будет переговорить с волхвами, чтобы Милонегу как можно скорее увезли… Гм. То есть, хочу сказать, отправили к Олегу. К князю Олегу.