Симона Вилар - Чужак

Когда волхв умолк, Торир только и сказал, что тут решать волхвам. Для него Карина — дело прошлое.

— Возможно. Хотя забыть такую… Уж больно яркая да приметная девица. Вон Дир, и тот зачастил к ней на подворье. Но тронуть не смеет. Карина уже нарочитая киевлянка. Да и отец ее Боян. А Диру опасно обидеть певца народного.

— Опасно? Это Диру-то? — даже хмыкнул Торир.

Но выслушал отповедь волхва о том, что Боян — любимец богов. Чтут его не меньше тех же волхвов. И слово его — словом народа считается. Ведь певец Боян не страшится даже Аскольду с Диром правду в лицо говорить. И он, по сути, единственный, кто открыто высказал им за изгнание Перунников. Даже волхвы Белеса не стали ему в том перечить. И князья стерпели. На пиры в терем, правда, больше не зовут, обиду показывают. Но Боян это пережил. Ему-то что — его Киев любит, а без княжьей милости он и так проживет.

— Долгие речи ты завел со мной, волхв, — сказал, наконец, Торир. — Непохоже это на тебя. Да и понимаю, что не за тем ты меня позвал, чтобы о девках моих толковать или певца киевского расхваливать. Дело лучше говори.

— Ох, дело… Оттого и тяну, что язык не поворачивается. Но я уже влез в это ярмо, должен держаться до конца.

И поведал неожиданно, о хазарах: богат и могуч был Хазарский каганат, сосед Руси. Недаром все князья старались с ним в мире жить. Но долгое время хазарам было не до славянских земель. Конечно, набеги на Русь они совершали непрестанно, грабили сел пленных угоняли. Но к этому даже привыкли, уж так жизнь сложилась. Теперь же хазары вспомнят, что давно дани со славян не имели, пришлют за ней посла. И перво-наперво направят их в вольный богатый Киев. И вот тогда…

Теперь Волдут склонился к самому уху Торира, говорил тихо, так, чтобы и сама ночь не услышала, волна прочь не отнесла. И варяг даже отшатнулся.

— Да как же так? И как сделать такое? О великий Перун!.. Понимаешь ли ты, чем это для Киева обернуться может?!

— Понимаю. Но уже сказал, что это ярмо на мне. Ты сам же и надел его на меня. А как сделать задуманное?.. Тут Вещий очень на тебя рассчитывает.

Послы от Хазарского каганата должны были прибыть в Киев в начале травня. Не сказать, чтобы в Киеве их ждали — кому охота дань выплачивать? Да только весть о том, что в Киев прибудут не просто какие-то торговцы из степи, каких здесь не переводилось, и не привычные уже тут евреи в ермолках и с пейсами, а послы от самого Хазарского кагана, невольно будоражила любопытство киевлян. Даже вспоминали их былые пышные въезды, нарядных коней, паланкины, дорогие доспехи и накидки. Короче, ожидалось зрелище. К тому же выяснилось, что во главе посольства прибудет родной брат княгини Ангуш царевич Раж-Тархан, уже бывавший в Киеве, когда свадьбу Дира с хазаренкой справляли. Остановится посол наверняка на острове, где располагался уединенный терем княгини. Терем этот в ожидании приезда послов обновили, убрали богато, а Дир даже примирился с оставленной было ради дулебки Ангуш.

В эти дни Торир особенно сблизился с младшим из князей-правителей. Ездил с ним на ловы в Перевесещев Бор, пил хмельные браги, обучал ромейским обычаям, считавшимся у славян и хазар верхом благородных манер. С дружинниками копья своего совсем перестал общаться, избегал совместных застолий, предоставляя прежнему воеводе Фарлафу преломлять хлеб в ритуальных трапезах. Вот тот и был настоящим батькой дружинников, вникал во все их нужды, ездил с ними на ловы. А варяг Резун все больше при князе, милостей того добивался. Когда Торир изредка наведывался в Самватас — нарядный, важный, сановитый, — дружинники еле удостаивали его приветствием. Однако то, что копье Торира всегда было на хорошем счету, всегда получало лучшее обмундирование да провиант, не могли не отметить. Выходит, хоть по-своему, но заботился о них воевода. И все равно чужаком его считали.

— Волчара — он и есть волчара. Чужак. Хотя науку воинскую знает, и воевать под его началом лихо.

Торир знал, как его прозывают, но старался не очень о том задумываться. По сути, он сознательно противопоставлял себя побратимству, принятому в славянских дружинах. Он не хотел быть своим среди тех, кого однажды, возможно, придется предать. Служба наворопником заставляла его держаться в стороне, и порой это давалось ему тяжелее, чем Торир мог предполагать. Ибо ему нравились и миролюбивая степенность Фарлафа, и веселая удаль Кудряша, и дерзкий дух Дага, и добрая приветливость Мстиши. Да, он хорошо знал своих людей, но сойтись, сдружиться с кем-то не спешил. Что ж, они зовут его волком — волк он и есть. И от этого в его сердце все чаще возникала грусть.

А вот с Диром он веселился прекрасно. Порой нашептывал князю за чашей хмельной браги:

— Не кручинься, княже, что дань отдавать придется. Главное, как ее отдашь. Ведь если с умом взяться — можно так все представить будто облагодетельствуешь этого родича-хазарина. Это только в Киеве он нос задирать будет, у себя же в каганате он кто? Тот же черный хазарин. Верхушка хазарская только тех чтит, кто по крови от иудеек происходит. А твой Раж-Тархан, хоть и носит звание царевича и родился от одного из каганов, но, как я понял, мать его была просто пригожая девка из наложниц. Так что по положению ты выше его стоишь. К тому же не забывай, что не так давно ты бил хазар. Ну и что, если сейчас за это откупаться придется? Твое время еще настанет, и вновь понесешься ты по степи, пустишь еще кровушку хазарскую.

И подливал, подливал охочему до возлияний князю хмельной жидкости.

Дир пьяно облокачивался о плечо милого его сердцу этериота.

— Люб ты мне, Торир. За то люб, что кручину мою понимаешь. Ведь каково мне этому Тархану в дружбе клясться, когда сам бы его ножом так и резанул по горлу.

— Ты киевлянин, князь, тебе дивно того не хотеть, — склонялся к Диру варяг. Улыбался лихой мальчишеской улыбкой. Только глаза оставались пустыми, точно у изваяния. — И послушай, что скажу, пресветлый. Не стыдись говорить о своей ненависти при боярах и воеводах, не скрывай, с какой охотой изрезал бы хазар. Так твои люди только больше уважать тебя станут.

Вот с подачи друга Торира Дир и грозился вселюдно кровь хазарскому гостю пустить. Но речи эти вскоре донесли Аскольду. Вызвал он младшего брата и долго ругал, корил: мол, и думать о том не смей. У нас вон под боком и древляне неугомонные шалят, и на севере Олег силу набирает, так что с могучим каганатом ссориться сейчас никак не с руки. Будем гостей привечать, дары подносить, медами угощать, а потом с данью положенной восвояси отпустим. Пусть знают, что с белыми хазарами мир у нас. Ну а черных, тех, что в степях шалят, мы еще погоняем. Так всегда было — так и будет.

Мудр был Аскольд, да только речи приятеля Торира Диру куда больше по сердцу приходились. Но, тем не менее, встречать Раж-Тархана братья-князья выехали вместе. Выехали богато, во главе большой дружины, сами в булат дорогой оделись, корзно византийской парчи на плечи накинули. Встретили их на подступах к Киеву, проводили во град, где уже сурма торжественно ревела на капище. Да и народу встречать послов вышло видимо-невидимо. Только не сильно шумели, приветствуя взимателей дани. Хотя на богатство хазар дивились. И на одежды их полосатые с золотой бахромой, и на коней в богатой сбруе, а более всего — на двух верблюдов, что медленно шествовали в обозе — важные, словно волхвы в день великих жертвоприношений.