Елизавета Дворецкая - Огненный волк

Из угла раздался тихий звук, похожий на скрип сухого надломленного дерева, — ведунья засмеялась. Лучше бы бранилась — от смеха ее брала жуть, как будто нечисть и нежить уже опутали тебя невидимой сетью и радуются поживе. Правду говорят — доброго духа вещий человек в ельнике не поселится.

— Мало ли девок? — спросила Елова. — Что лягушек в болоте!

— Мало немало да ведь он не глядит более ни на кого. Все свою прежнюю вспоминает. А неволить — сердце не камень. Сын ведь, родная кровь.

— Кровь… — протянула ведунья, и непонятно было, удовольствие или отвращение вызывало у нее это слово. — Кровь спит, кровь молчит… Приворожить сына хочешь? Сам, своей волей, хочешь ему кровь разбудить?

— А… ведь… — Лобан мялся, но ведунья молчаньем требовала ответа, и он выдохнул, словно в прорубь кинулся: — Да ведь надо род продолжать! Хоть как — коли иначе боги не дают.

— Не тебе знать божью волю! — воскликнула ведунья, и у Лобана упало сердце — не хочет помочь. — Своей судьбы и сам Отец Сварог [104] Сварог — верховное славянское божество, отец богов и создатель мира, давший людям металлы и ремесла, хозяин Верхнего Неба, где хранятся запасы воды для дождя и живут души предков, покровитель брака не знает, а что знает — переменить не может. Откуда тебе знать, в чем судьба твоего сына? Боги у него отняли невесту — может, они ему непростой путь готовят, может, в Кощное владение [105] Кощное владение — царство мертвых дух его за ней устремится, тайны ему откроются, станет он вещим человеком, даст ему Велес [106] Велес (Волос)— один из главных славянских богов, хозяин подземных богатств и мира мертвых, покровитель лесных зверей и домашнего скота, бог охоты, скотоводства, торговли, богатства и всяческого изобилия. песенный дар или смертный страх отнимет — и будет твой сын витязем славным, никем не победимым? Он идет дорогой своей судьбы, а тебе только и заботы — дома его держать, возле печки, к бабьему подолу привязать?

— Ой, да что ты такое толкуешь? — Лобан оторопел, замахал руками, словно гнал прочь безумные видения. — Мало ли баб мрет, что же, всем мужикам теперь…

— Баб немало мрет, да не все мужики полгода на свет не глядят.

— Чего не глядит? — Лобан даже осмелился возражать, так не понравились ему речи ведуньи. — Еще как глядит! Парень как парень, от работы не бегает, от людей не прячется, песни поет. Кметя того вон как приложил…

Ведунья опять засмеялась, и Лобан запнулся — ему показалось, что он сказал несусветную глупость, а ведь все было по правде! В избушке повисла тишина, и Лобану казалось, что он ощущает на своем лице взгляд ведуньи, протянутый из темного угла, как липкую паутину.

— Ну, коли ты за сына его судьбу решил… — начала ведунья.

— Что ты, матушка! — прервал ее Лобан, совсем растерявшись перед непонятными вопросами ведуньи и ответами еще хуже вопросов. — Где мне? Как люди, так и нам бы. А коли не прав я, так ты скажи!

— Сам Сварог о своей судьбе спрашивать ходил, а что услыхал, и того не понял, — размеренно ответила Елова. Голос ее стал безразличным, тусклым, как осеннее небо. — И в Верхнем Небе [107] Верхнее Небо — верхний ярус небосвода, в котором хранятся запасы небесной воды и живут духи предков не тот решает, кто знает. Чего просишь, то тебе и дам. Да помни потом — сам хотел. Говори: кого в невестки хочешь?

— Да все равно! — с горечью ответил Лобан. — Кто ни будет…

— После не пеняй — кто будет, я не знаю, да уж сорвал гриб — назад не посадишь.

Лобан молчал, а ведунья быстро встала на ноги, с колен ее метнулся в угол маленький черный зверек. В другом углу висели связками и пучками целые охапки трав. Елова прошла туда и принялась рыться в травах, не глядя на Лобана. Травы тихо шуршали, веточки и листья падали на пол, волны всяческих лесных запахов, знакомых и вовсе неведомых, окутали Лобана. В носу у него защекотало, словно маленькая проказливая Болотница просунула тонкий коготок, и он задержал дыхание, чтобы ненароком не вдохнуть чего-нибудь, не ему предназначенного.

Наконец Елова вышла из лесного снопа, вся обсыпанная сухой зеленой трухой, до жути похожая на Лесовицу [108] Лесовица, Лесовуха— лесной дух, лешачиха. . В руках у нее был зеленовато-серебристый стебель с длинными узкими листьями. Сперва Лобан не понял, что это такое, но тут же его кольнул смутно знакомый, тревожный, запретный запах — любомель, люба-трава, туманящая разум и зажигающая кровь, наполняющая тело томленьем. Лобану стало стыдно, но тут же он сам себе напомнил: за тем и пришел. Кому боги помогли, тот у болота помощи не просит.

Не глядя на него, Елова обеими руками поднесла к лицу стебель и стала шептать, овевая дыханьем каждый листочек:

Ведунья бормотала дальше и дальше, всех слов Лобан уже не разбирал, но быстро покрывался холодным потом, словно волшебная сила, которой наделялась трава любомель, черпалась Еловой из него самого.

— Держи! — Елова протянула ему наговоренную траву, и Лобану вспомнилась тускло-серая гадюка, метнувшаяся ему навстречу у крыльца.

Пересилив себя, он взял траву, стараясь не коснуться пальцев ведуньи.

— Дальше сам догадаешься, или обучить? — со злой насмешкой спросила Елова. Лобан так и держал траву перед собой, не зная, куда и как спрятать.

— Спасибо, матушка! — глухо ответил он и поклонился, убрал руку с любомелем за спину.

— Смотри — будут внуки лишние, я приберу! — крикнула ему вслед ведунья и опять засмеялась, зашипела.

Лобан толкнул дверь и выскочил наружу, как из ямы. Хорошо еще, ведунья не потребовала отдать ей одного из будущих внуков — нет, на такой уговор он бы не пошел!

Даже сумерки и прохлада ельника показались Лобану светом и теплом после избушки, и он кинулся прочь, будто тьма и сырость гнались за ним, тянули из избушки цепкие костлявые лапы, грозили затащить обратно. Зажатый в пальцах любомель дразнил тонким, остро тревожащим запахом, и Лобан отвернулся от него, словно нес зачем-то дохлого гада. И это — сыну родному, в светлый Ярилин день?

Выйдя из ельника в березняк, Лобан наломал березовых веток и спрятал между ними любомель, чтобы не идти с ним по займищу [109] займище — отдельное поселение в лесу на виду у всего рода. Но все равно тонкий запретный запах пробивался через чистое дыхание свежей березовой листвы и покалывал, как напоминание о постыдном поступке.