Елизавета Дворецкая - Огненный волк

— Батюшка-Огонь, всем отцам отец, всем князьям князь! — бормотала она, стоя на коленях перед глиняной печкой, упрашивая Огонь не погубить самую важную яичницу во всем году. Когда просто так — все удается, хоть князя принимай в гости, а как в рощу идти кланяться Ладе и берегиням — так все из рук валится!

— Да не суетись ты! Хуже пожара! — досадливо крикнула на нее Спорина, когда Милава, неловко повернувшись, ткнула ее в бок деревянной рукояткой сковороды. Сама она ещё три года назад впервые пошла с жертвой в березняк и совсем забыла, как волновалась тогда.

— Не ворчи под руку! — в ответ крикнул ей брат и даже дернул за косу. — Сама не идешь — другим не мешай!

Спорина злобно дернулась от него в сторону, закусила губу, но промолчала. За те полгода, что она была сговорена, но из-за брата ее не пускали замуж, ее родственная любовь к Брезю превратилась в досаду, раздражение, почти неприязнь. Может быть, светлое утро Ярилина дня в избе Лобана омрачилось бы ссорой, но со двора раздалось пение нескольких звонких девичьих голосов:

Это девушки Вешничей обходили избы, собирая сестер. Ахнув, Милава заметалась по избе, кинулась то в дедов угол, где ждали испеченные еще вчера пироги, то к ларю, где хранилась рубаха в дар берегиням. Приглаживая на ходу волосы, оправляя нарядную рубаху и вышитый красный почелок на голове, Милава стряхнула еще горячую яичницу в горшок, сгребла в охапку пироги и рубаху и побежала на двор. Брезь смеялся, Лобан и Вмала улыбались ей вслед, ласково качали головами.

— И не оглянулись — и меньшая уж невеста! — со светлым вздохом сказала Вмала.

Казалось, только вчера сама она была такой же девушкой с пестрыми птичьими перышками, украшавшими почелок, как носили в роду Скворичей.

— Ладно, давай-ка завтрак собирай! — сказал жене Лобан. Он видел замкнутое лицо старшей дочери, жалел ее и хотел скорее кончить разговоры о невестах.

Едва домочадцы Лобана уселись за стол, вокруг большого горшка с горячей ячменной кашей с конопляным маслом, как в дверь постучали.

— Чурам поклон, внукам мир и достаток! — раздался густой мужской голос, и Спорина тут же вскочила из-за стола, кинулась впускать и приветствовать гостя.

Вошел невысокий, но плотный русобородый мужик, чуть постарше Лобана, в рубахе, вышитой ветвистыми оленьими рогами, что указывало на род Боровиков. Это был Закром, отец жениха Спорины. В голосе девушки, звавшей гостя к столу, была неподдельная радость: приход будущего свекра именно сейчас показался ей добрым знаком.

Брезь вышел устроить коня, Закрома усадили за стол, дали новую липовую ложку. Спорина больше не села — «Сыта, батюшка!» — ответила она Закрому, с удовольствием назвав его отцом, и с чистым рушником встала за его плечом, готовая подать что-нибудь, волнуясь, то и дело поправляя волосы. Без почелка, который нареченной невесте не пристал, ее волосы вечно расползались, лезли в глаза, и Спорина не могла дождаться того дня, когда они наконец надежно спрячутся под женским повоем.

— Хоть и рад я вас всех повидать, а ведь не от безделья за столько верст ехал, — заговорил Закром, отдав честь хозяйскому угощенью. — Потолкуем, родичи мои любезные, как наше дело торговое? — Он оглянулся на Спорину, и она выразительно вздохнула: прямо сейчас бери меня, батюшка, и вези к себе, я только того и жду! — Что ваш набольший-то говорит?

— Что раньше, то и теперь! — с досадой и стыдом ответил Лобан, хотя его вины тут не было. — Пока, говорит, себе невестку не приведете, девку в Боровики не отпустим. Мы, говорит, не так людьми богаты, чтобы своих отдавать, а себе не брать.

Из сеней вошел Брезь. Он слышал последние слова, понял, о чем идет речь; лицо его напряглось, он больше не пошел к столу, а сел на край лавки у порога.

— А что о невестке мыслите? — спросил Закром у Лобана. — Одна у вас померла, да ведь не последняя была девка на белом свете! Моховики вам теперь должны другую девку дать взамен. А коли другие у них плохи — у Черничников девок полно, подросли, как грибы, с приданым отдают — только возьмите! Да и из Бортников тамошний кузнец давеча зазывал свататься — дочь у него подросла, сама как пчелка медовая! Что сам-то думаешь? Закром обернулся к Брезю.

— Что думаю? — повторил Брезь. — В Звончев думаю идти, меня тамошний воевода в свою дружину звал. Родичи согласны были, уже и гривну за меня взяли. Слава Велесу, батюшка мой поправился — теперь вот-вот уйду.

Закром изумленно приоткрыл рот — совсем не такого ответа он ждал.

— Не слушай парня неразумного! — сказал Лобан Закрому, суровым взглядом приказывая сыну молчать. — Как взяли гривну, так и назад отдадим, а твердого уговору не было. Мало у нас людей в роду, чтоб на все четыре стороны здоровых парней отпускать! Не пойдет мой сын из рода. Ныне же он себе невесту высмотрит, и на Купалу обе свадьбы справим. Возьму я в дом невестку, а дочку мою вам отдам. Пусть чуры наши будут послухами [122] послух — свидетель при заключении договора или торговой сделки : после Купалы Спорина моя в ваш род войдет!

— Вот это добрый разговор! — одобрительно воскликнул Закром. — Вот, давно бы! Как зима ни холодна, а всякий раз весной сменяется! И сердце человечье погорюет-погорюет да и оттает опять!

Закром оглянулся на Брезя. Парень сидел, опустив голову, свесившиеся пряди волос закрыли ему лицо. Он ждал этого. Что ж — придется ему уходить, не прощаясь. Воевода Пабедь примет его и без благословения родичей. Брезю горько было думать, что его проклянут и забудут, но здесь ему жизни не было. Теперь еще заставляют жениться, а он не мог представить другую женщину своей женой и матерью своих детей. Мать Макошь [123] Макошь — главное женское божество славян, богиня земного плодородия, урожая, покровительница женской судьбы и всех женских работ судила ему Горлинку — или она, или никто.

Но возражать было бесполезно, никто не стал бы сейчас его слушать. Решают старшие, а его дело — исполнять.

Когда Лобан с домочадцами провожали гостя, солнце уже перешло за полдень, воздух налился теплом, золотые солнечные лучи обливали ближний березняк. Шумели свежие березовые ветви над дверями каждой избы, по всему займищу звенели веселые голоса, Лада и Ярило вошли в каждый дом, обещая детям силы и здоровье, молодым — счастье в любви, старикам — мирную и легкую старость.

Милава притащила из березняка огромную охапку свежей травы с цветами, с листьями земляники — как только донесла! — и засыпала травой весь пол в избе. На полу и на стенах теперь шелестела зелень, пахло березовой листвой, травой и цветами, словно сам березняк зашел в дом погостить. После своего первого величания березок Милава была взволнована и счастлива, пела, смеялась, радостно рассказывала, что было в роще, то и дело сама себя прерывала на полуслове и тревожно оглядывалась на отца и брата: не сказала ли чего-нибудь такого, чего нельзя слышать мужчинам?