Ярослава Кузнецова - Золотая свирель

В следующей камере на полу лежал человек. Спиной ко мне, совершенно голый, с замотанной какой-то лохматой тряпкой головой. Или это волосы у него колтунами торчат?

— Эй! — крикнула я. Потрясла решетку, пытаясь привлечь его внимание. — Эй, ты живой?

Человек зашевелился и начал медленно, осторожно приподниматься. Словно у него все болело. Тело тощее, вялое, грязное. Живот к хребту прилип. Тоже сто лет не кормленный. Человек постоял на четвереньках, свесив кудлатую голову. Потом так же медленно повернулся ко мне.

Лица у него не было. Была темная волчья морда, разинутая пасть и вывешенный набок язык.

— Угм, — сказало сушество. — Мгм?

— Это вулфер, девонька, — тихо произнес кто-то у меня за спиной. — Он не скажет тебе ничего вразумительного.

Я чуть факел не выронила от неожиданности. Обернулась. Чуть дальше по коридору, в соседней клетке на полу сидел старик. Он прижался лбом к прутьям, обхватил металл костлявыми руками, просунув их наружу почти до локтей. Сквозь решетку виднелись ветхие стариковские лохмотья — то ли бывший плащ, то ли еще что-то, давно потерявшее право называться одеждой. Бесцветные волосы обрамляли землистое узкое лицо, иссеченное морщинами настолько, что оно казалось куском коры. Со старого лица смотрели яркие молодые глаза — черные, пронзительные. И зубы, когда он улыбнулся, оказались на зависть: все целенькие, белые, один к одному.

— Человек? — я аж поперхнулась. — Северянин? Найл? Откуда? Почему ты за решеткой?

— Провинился перед Королевой, девонька. — Голос у него был тихий, чуть задыхающийся. — А ты, я вижу, новая ее игрушка?

— Я не игрушка. Я гость. — Старик понимающе улыбнулся, и мне стало не по себе. — В чем же твоя вина, северянин?

— Ах, девонька. Я стар и некрасив — вот моя вина. За то и наказали. Посадили к зверям, на хлеб и воду, чтобы раскаялся. Но я не раскаялся, потому третий день сижу без воды и хлеба. Не найдется у тебя заваляшей корочки или сморщенного яблочка для старого человека?

— Тебя морят голодом? Какой ужас! — Я прошлась вдоль решетки, осматривая и ощупывая ее. — Где здесь дверь? Как она открывается?

— Доброе сердечко, девонька. Никак не открывается. Нет здесь двери. Да и не стоит идти поперек королевиной воли. А то, глядишь, и тебя запрут за решетку на всю оставшуюся жизнь.

— Но что же нам делать? Послушай, я принесу тебе поесть. Сегодня у Королевы праздник, я слышала, будет угощение. Только я боюсь что не найду дороги обратно.

— Мне хотя бы глоток воды, девонька. Больше ничего не надо.

— Здесь недалеко есть вода. Целый фонтан. Сейчас принесу, подожди!

Я пристроила факел у решетки. Старик шумно выдохнул, облизнул сухие губы.

— Не стыдно умолять смертную, стыдно у надменных альфарэг милости просить. Невмоготу терпеть, девонька, поспеши.

— Я сейчас!

Бегом обратно. Стар и некрасив — за это в клетку? Высокое Небо! Вот куда деваются надоевшие игрушки! И Тома-Рифмача решетка ждет? И Каланду? И меня? Смерть от голода и жажды в каменном мешке… Знает ли об этом Ирис? Неужели знает? Не может быть. Спрошу его. Обязательно спрошу.

Я стремглав пролетела мимо клеток, черная тварь только рявкнула мне в спину. Во что бы воды набрать? Лодочка в бассейне! Будет чашей.

Подбежав к фонтану, я животом плюхнулась на бортик, не обращая внимания на барабанящие по плечам струи. Лодочку отнесло на середину, мне пришлось подгребать руками, чтобы зацепить ее. Наконец я зачерпнула воды и вытащила добычу. Лодочка вмещала целую кварту, а то и больше.

Если бедняга не напьется — еще разок сбегаю. А если напьется, все равно пусть будет запас. Неизвестно, когда издевательство прекратят. Мучаясь жаждой, дед моложе не станет. Вдруг про него совсем забыли? Почему Королева не отпустила его в серединный мир, если игрушка наскучила? Ага, небось сказанул ей что-нибудь… душевное. Я бы тоже сказанула на его месте!

Примелькалась я наверное в зверинце: четырехрукий толстопуз опять высунул любопытное рыло, а черная тварь не рыкнула и даже не застрекотала, когда я проносила мимо наполненный сосуд. Волкоглавый вулфер подполз к решетке и заскулил. Может, ему тоже пить не дают?

— Девонька! — Старик хрипло раскашлялся, вцепившись в решетку. — Неужели принесла?

— Обещала ведь. Кто-то в фонтане кораблики пускал, вот тебе и чашка. Погоди, не цепляйся, перевернешь! Неудобная какая…

Я попыталась пропихнуть лодку сквозь прутья, но она застряла на первых дюймах. Слишком широкие борта. Старик суетливо дергал ее к себе, плеща водой на рукава.

— В таких лодочках, девонька, у нас на Севере мертвецов к Холодному Господину отправляют. — Он жадно облизал пальцы и снова вцепился в игрушку. — А ты мне, девонька, жизнь принесла.

— Не пролезает. Подставляй рот, я тебе волью осторожно.

— Нет, не так. Подержи-ка ее.

Дед просунул руки между прутьями, повернул лодочку бортом к себе. На мгновение колышушаяся вода словила факельный блик и мое отражение — черное пятно головы на огненном фоне. Ох, Ската, не…

Старик вырвал лодочку у меня из рук и опрокинул ее прямо на решетку. Выплеснулась вода, лодка полетела на пол. Костлявые пальцы сцапали меня за грудки, со всей силы приложили лбом о железные прутья, мгновенно обросшие ржавчиной как рыжим плющом. Железо распухало и слоилось на глазах, от удара прутья переломились, мокрые хлопья брызнули во все стороны, я рванулась назад, затрещала ткань, и тут прямо между нами, срывая дедовы руки, взметнулась с пола крылатая тень.

От вопля заложило уши. За рассыпающейся решеткой встали дыбом огромные петли в хитиновых чешуях, топорща пятнистую ветошь, мелькнуло членистое брюхо с бахромой суставчатых ножек. Скату унесло под потолок, и там, в темноте, зашипело, защелкало, посыпались обломки, заплескали крылья, засвистел хлещущий куда попало зазубренный хвост. Пару мгновений я оцепенело таращила глаза — а потом повернулась и бросилась прочь.

Зигзагами. Влево — от протянутой вулферовой руки, вправо — от когтистой черной лапы, влево — от клацающего клюва, вправо — от зубастого рыла, влево — от неподвижной серой фигуры, оглохнув от визга, перхая от пуха и пыли, мимо пустых камер, ступнями чувствуя сотрясение плит, вибрацию ползущего за мною гада. Вылетела на свет, сломя голову — через зал, почти на четвереньках — по лестнице, только на верхней площадке, полностью лишившись дыхания, осмелилась оглянуться.

Он вывалился из коридора, волоча пятнистую рвань, щелкая насекомыми ногами и наступая на собственные космы — великанская бурая мокрица с головой старика и двурогим хвостом. Рот его был разинут, глаза горели, он двигал локтями как бегущий человек. Он спешил не к лестнице — к бассейну. Ската? Ската изчезла. Не убил ли он ее?