Елена Первушина - Короли побежденных

— Так ты что, жив еще? Ну даешь, дружище! Что ж ты тянешь? На том свете счастья нет. Посмотри на себя — тощий, белый и глаза на мокром месте. А теперь посмотри на меня — аристократ, мертвый и счастливый. Присоединяйся! Знаешь, какие тут Прекрасные Дамы Былых Времен — пальчики оближешь! А если тебе на женщин наплевать, хоть об отце с матерью подумай. Они тебя заждались уже. Сюда, говорят, скоро много народу придет, так ты впереди всех окажешься, только и всего. Давай, а?

В кабинете на полу сидел мальчик-церет и разминал белую глину. Услышав мои шаги, он поднял голову, сдул со лба длинную челку.

— А, Ивор, привет! Ты об асенах грустишь? Не надо. Цереты тоже умирали, так что я знаю — это не страшно. Смотри, я для асенов много-много глиняных птичек сделаю. Их души в птичек переселятся и полетят на небо, к Богу. Знаешь, как весело будет! Только, боюсь, для всех не успею. Может, ты тоже полепишь со мной?

И он протянул мне белый комок. И снова я не смог взять глину из его рук. Потому что он был уже мертв, а я — жив.

— Подожди, — сказал я. — Подожди чуть-чуть. Сейчас я приду, помогу тебе.

Надежного яда у меня с собой не было. Идти покупать? Уйдет слишком много времени, а мальчишке, наверное, тоскливо одному.

Вскрывать вены в ванной — занятие для капризных толстяков, которые решили напугать семью.

Уксус — игрушка для глупых девиц. Только того и добьешься, что сожжешь пищевод и будешь до конца жизни питаться жидкой кашкой.

Оставалась петля. Это больно и некрасиво, зато никогда не подводит, если с умом взяться за дело.

Я еще раз улыбнулся мальчишке, сказал: «Потерпи, я сейчас», и отправился искать шнурок попрочнее.

— Светлая голова у парня! Это лучшая новость за весь сегодняшний день.

Я думала, что знаю асенов. По крайней мере — аристократов. По крайней мере — своего отца. Выяснилось, что я не знаю ничего.

Отец сиял. Так, словно я выбрала в мужья… Даже не знаю кого. Прежде ни один жених не был для него достаточно хорош. А теперь…

— Когда он сможет тебя увезти?

Даже не куда, а когда — лишь это его интересовало!

— Батюшка, что случилось? Я вам так надоела?

— Случилось. Нынешним утром убили племянника Ойсина и его слугу. На лица убитых наброшены платки с гербом Ивэйна.

— И что же Ойсин?

— Пока ничего. Обдумывает свой ход. Ты же знаешь, только раб мстит сразу.

— Хорошо, но почему ты торопишь меня уехать? Мы же не причастны к смерти Энгуса. Или?

— Нет, не или. Просто я подозреваю, что на этот раз кровной местью Домов дело не обойдется.

— Война?

— Даже не это. Я уже принял кое-какие меры и тардов не боюсь.

— Какие меры?

— Не твое дело. Я боюсь другого. Ты ведь интересовалась тардскими хрониками, правда?

— И что с того?

— А стоило бы поинтересоваться асенскими. Ты же помнишь: ни один асен не решится причинить вред аристократу. Значит, у аристократов нет врагов, кроме самих себя. Но за долгие годы Дома научились улаживать споры с соседями.

— И ты это говоришь!

— Я к тому и веду. От постоянной безопасности аристократы наглеют, забывают о свободе и чести, превращаются просто в ушлых авантюристов, как тарды. А потом и вовсе заплывают жиром и тупеют, как цереты. И чтоб такого не случалось, боги время от времени насылают на аристократов черное безумие. И Дома сталкиваются в бесконечной кровопролитной схватке. Выживают самые спокойные и мудрые. Может быть, благодаря такой шлифовке крови мы и сохраняем себя веками. А сейчас, сама видишь, время приспело. Если уж в Домах стали появляться такие э… персоны, как твой кузен Ивор. Но твою кровь шлифовать незачем. Я хочу, чтоб ты уехала.

— А ты?

Он улыбнулся ласково, погладил меня по голове, словно маленькую девочку.

— Не говори глупостей, дочка. Хочешь, чтобы я пропустил такую потеху? Никто ничего со мной не сделает. Руки коротки.

И снова мне было нечего сказать. Он не ребенок, он прекрасно понимает, чем рискует. И готов поставить на кон свою жизнь ради интересной игры. Нет смысла его отговаривать.

О том, что мы расстаемся надолго, а может быть и навсегда, мы не говорили. Асены никогда не говорят о таком. И чтоб не заплакать, я стала думать о всяких мелких заботах. Например, кто отнесет Вестейну голубя? Сама невеста, разумеется, этого сделать не может, а без голубя все будет уж слишком глупо и пошло. Имею я право хоть на кусочек свадьбы?! Но, если мы хотим уехать вместе, нужно сохранить все в тайне.

Так я размышляла и решила, что есть лишь один человек, которому я могу довериться.

А теперь представьте, что вы приходите в гости к близкому родственнику, чтобы поговорить о чем-то приятном. О любви, голубях и тайной свадьбе, к примеру. И находите этого родственника (после долгих поисков, потому что дом пуст)… находите его на чердаке, где он прилаживает к балке петлю.

И что в таком случае делать?

Самое разумное для девицы, я думаю, визжать громко и отчаянно. Только вот беда, визжать я не умею. Наоборот, мне намертво сдавило горло, и я смогла лишь выговорить чуть слышно:

— Что же ты делаешь…

И добавила еще одно слово. Надеюсь, мне его больше никогда не придется повторить. И слышала я его один раз в жизни. Это слово сказал Лейв, когда какая-то пьяная сволочь, спутав комнаты в гостинице, стала ломиться в нашу дверь. Услышав его, сволочь тут же стала тихой и незлобивой, извинилась и ушла.

На Ивора это слово тоже подействовало. Он слез с табуретки и сказал с укоризной:

— Ну зачем ты так? Не мешай, иди домой.

— А еще что придумаешь?

Он положил мне руки на плечи и попросил:

— Ну пожалуйста, Кай, не мешай. Знаешь, как страшно? Знаешь, как трудно решиться? А я им нужен — там. Отцу, маме, Энгусу, тому мальчишке. Знаешь, как им всем одиноко? Они меня ждут. Уходи, ладно?

Я не кричала, когда на грязном тюфяке гостиницы, в страхе и боли стала женщиной.

Ни тогда, когда на мое крыльцо бросили окровавленную рубашку Энгуса.

Ни тогда, когда Лейва повели под суд. Ни тогда, когда Тейя в лицо назвала меня шлюхой. Но от слов Ивора стержень, что вставлен внутрь каждого аристократа, наконец сломался. И я закричала отчаянно:

— Папа! Папочка!

Отец, слава богам, приехал со мной. Бродил сейчас по комнатам, искал слуг, возмущался тем, до чего кузен довел дом. Поэтому он сразу прибежал на мой истошный вопль.

И увидел замечательную картинку: я повисла у Ивора на шее, захлебываясь невыплаканными за два года слезами, и приговариваю: «Как же ты… Я же… Я же теперь…» Наш висельник гладит меня по головке и бормочет что-то невнятное, но утешительное. А над нами маятником судьбы раскачивается веревка с петлей.

Отец как-то разом все понял, не стал задавать вопросов. Обрезал веревку, потом принес снизу две чарки и темную плоскую бутыль. И налил мне — половину, Ивору — до краев.