Владислав Русанов - Пасынок судьбы

— А этого за что, любопытно… — задумчиво проговорил Годимир.

— Да кто ж его знает? — пожал плечами Олешек. — Может, душегуб-грабитель, а может, обычный кметь. За недоимки тут тоже карают по всей строгости.

В этот миг зажатый в колодках человек приоткрыл заплывший глаз — видно, кто-то от души кулаком приложился — и проговорил охрипшим голосом:

— Тебе-то не один хрен?

— Вот те на! — развел руками шпильман. — К нему по-человечески…

— Это вы-то по-человечески? — продолжал осужденный, дергая щекой, чтобы согнать особо назойливую муху. Жирную, зеленую, здоровенную. — Вызвездились тут, разглядывают, ровно медведя ученого. Нет, чтобы…

Он не договорил, гордо дернул подбородком, заросшим грязной окладистой бородой, и закрыл глаза.

— Гляди, пан рыцарь, гордец! — в голосе шпильмана промелькнула нотка уважения. — Видно, не из обычных поселян.

— Похоже, что так, — согласно покивал Годимир, уже без стеснения рассматривая бородача. А что? Сам сказал про медведя, никто за язык не тянул. Осужденный выглядел лет на тридцать. Ну, туда-сюда пару годков. Широкие плечи, мускулистые руки — ни следа заморенности подневольного работника. Да и загар — не кметский. У тех лишь кисти рук и лицо с шеей знаются с солнцем. А тут — равномерная коричневатость. Выше пояса, по крайней мере. Ноги его скрывали ветхие и изодранные до неузнаваемости штаны. На спине — следы батогов. Старые. Может, даже больше, чем годичной давности. На правой щеке — тонкий белесый росчерк шрама.

— Пить хочешь? — поинтересовался рыцарь.

Незнакомец гордо промолчал.

— Слышь, тебя спрашиваю.

Подбитый глаз вновь слегка приоткрылся.

— Учти, любезный, больше трех раз я помощь не предлагаю, — нахмурился Годимир.

— Ну, понятно, — прохрипел наказанный. — Будет вельможный пан унижаться до помощи деревенщине.

— Дурень ты, братец, — обиделся Годимир. — Я ж…

— Оно ж легко за справедливость бороться, когда при тебе меч, щит и копье, — вел дальше хриплый голос. — Когда все это тебе с рождения положено по закону…

Рыцарь открыл рот, намереваясь дать достойную отповедь. Потом закрыл его и махнул рукой:

— Вот еще!

— Ладно, давай свою воду, пан рыцарь! — каркнул человек в колодке.

— Нет, ну надо же! — ошеломленно пробормотал Годимир, отстегивая баклажку от седла. — А не думаешь, любезный, что я обижусь и уеду, а тебя оставлю здесь стоять до второго пришествия Господа?

С этими словами он вытащил пробку, поднес горлышко к губам хрипатого, трудно различимым в густой бороде.

— В колодках столько не живут, — коротко бросил наказанный, открывая рот.

Олешек рассмеялся и, покачав головой, пояснил Годимиру:

— Знаю я таких. Встречал. Грабят богатых. Купцов потрошат, ростовщиков особенно не любят. Если удается, могут и пану мелкопоместному хвост прикрутить. — Незнакомец не ответил. Он ловил губами и языком тонкую струйку воды, льющуюся из баклажки рыцаря, но глазами в сторону шпильмана сверкнул, словно камень из пращи запустил. — Думают, таким манером можно справедливость восстановить. Только слишком часто во вкус входят. Чужое отнимать — оно ж приятнее и легче, чем своим трудом зарабатывать. А после и разницу между бедным и богатым замечать перестают. Я как-то про таких стишок сочинил. Рассказать, а?

— Ну, расскажи. — Рыцарь внимательно следил за струйкой, и потому от него не укрылся мгновенный озлобленный прищур колодочника.

— Изволь. — Шпильмана уговаривать не пришлось. Он почесал затылок и выдал:

— Складно поешь, — ухмыльнулся наказанный. Теперь его голос не хрипел. Все-таки не зря горло промочил. — Только что ты знать можешь о нашей жизни? О нашей борьбе?

— Верно. Ничего не знаю, — согласился Олешек. — Если кошелек срезать — это борьба, то ничего. Не приходилось.

— Вот и вали отсюда! — зарычал человек в колодках. — Я у вас ничего не просил! И не попрошу! Ну?! Проваливайте!

— Ну, конечно! — язвительно проговорил музыкант. — Зачем мы тебе нужны? Тебя твои же лесные братья найдут и освободят, а?

Незнакомец пробурчал что-то невнятное. Мол, убирайтесь… Какое ваше собачье дело?

— Найти-то найдут, — вел дальше шпильман. — Не было бы поздно. С голоду не помрешь, так зверь лесной какой-нибудь набежит. Добро, если волки или медведь… А если волколак, а, пан рыцарь?

— Не «акай»! — неожиданно зло отозвался Годимир. — Сколько говорить можно?

Он прищурился и вдруг выхватил меч. Одним плавным движением, как перед славной битвой. Прикоснулся крестовиной ко лбу:

— Видит Господь, не из корысти, а во исполнение обета рыцарского…

Сероватое, поблескивающее лезвие описало полукруг и обрушилось на цепь, скрепляющую жерди колодки. Железные звенья лопнули с жалобным визгом и разлетелись осколками. Разбойник охнул и выскользнул из жесткой хватки дерева. Упал на колени, но тут же нашел в себе силы подняться. Пускай для этого ему пришлось опереться одной рукой о стойку-бревно.

— Странный поступок для защитника законности и справедливости, — задумчиво проговорил Олешек.

Годимир медленно провел пальцем вдоль края клинка, проверяя — не затупился ли? Господь миловал, прокованную несколько раз сталь меча нельзя даже сравнивать с изделием деревенского кузнеца. Вложил оружие в ножны. Ответил:

— Знаешь, я, может быть, завтра пожалею об этом поступке и буду молить Господа об отпущении греха… Но… Зря ты упомянул волколака. Я видел, что они делают с жертвой. Этой участи я не пожелаю самому закоренелому преступнику.

Освобожденный с интересом поглядел на него. Движением руки отбросил назад падающие на глаза волосы. Проговорил, словно через силу:

— Ну, спасибо тебе, пан рыцарь… — Если бы сарказм, прозвучавший в слове «пан» обратился в крысиный яд, то можно было бы отравить им всю Оресу. — Нет, честно, спасибо. Не ожидал.

— Не за что, — угрюмо отозвался Годимир. — Я бы на твоем месте удирал подальше, пока не вернулись те, кто…

— Мы покамест каждый на своем месте, — непочтительно и дерзко перебил его освобожденный. — Я на твое не стремлюсь, да и ты на моем оказаться вряд ли захочешь.

Годимир стиснул зубы и взялся за рукоять меча.

— Не серчай, рыцарь, — ухмыльнулся незнакомец. — Не ровен час, живот заболит. Мир тесен. Может, свидимся еще. Про всякий случай, запомни мое имя. Ярош. Ярош… А впрочем, прозвище мое тебе без надобности. Прощай. Не ешь много копченого сала на ночь…

Разбойник шутливо поклонился и, развернувшись, опрометью бросился в кусты. Ветки шиповника заколыхались и успокоились. Как будто никого и не было.