Стеф Свэйнстон - Год нашей войны

С высоты море казалось ровным, как стол, который накрыли серой скатертью, украшенной белыми росчерками пены. И лишь вновь приближаясь к нему, я видел, насколько бурным на самом деле оно было.

Крылья разрезали воздух, подобно ножам, однако мое тело то и дело выгибалось, и я чувствовал острую боль, когда ветер пытался вывернуть мои хрупкие запястья. Мне стоило неимоверного труда удерживать все четыре длинных пальца каждого крыла в нужном положении. Я мог спастись, приземлившись даже среди заснеженных пиков Дарклинга, море же несло только смерть. Я отчаянно рвался вверх, снова и снова обманывая океан, который жаждал схватить меня хищными пенными пальцами. Я летел, ощущая себя пловцом, побеждающим стихию.

Я в очередной раз сбросил высоту и начал спускаться к накренившейся громаде каравеллы, с ужасом думая, что если хоть чуть-чуть переборщу, то внезапный шквал с легкостью развернет меня и жадный океан получит еще одну жертву. Я судорожно напряг оба крыла, чтобы замедлить спуск, и в конце концов ловко приземлился на поручни «Медового канюка».

Мелко и быстро трепеща крыльями, я спрыгнул на палубу. Полагаю, что мои акробатические трюки вполне можно было счесть прекрасной посадкой.

И тут ноги вдруг выскользнули из-под меня, я тяжело рухнул на спину и, проскользив почти десять метров по палубе, врезался в противоположный борт. Немного оклемавшись, я вцепился в поручни, а потом встал и огляделся. Оказалось, вся палуба покрыта тонким слоем льда, похожего на стекло, а застрявшая в скалах каравелла накренилась градусов на тридцать.

С переломанных мачт свисали веревки, обрывки парусов и застрявшие в них длинные щепки, и все это, спутанное между собой, билось о борт, обращенный к морю. Тот борт, возле которого я стоял, находился значительно ниже, настолько, что я мог коснуться пальцами воды, журчавшей среди прибрежных рифов. Я оглядел острые черные камни, пробившие дыры в корпусе, — они были метров двадцати в окружности и десяти в высоту. Вода глухо плескалась внутри корабля. Посмотрев на береговые скалы Травяного острова, я понял, что начался прилив, однако как это отразится на судьбе потерпевшего крушение корабля, мне было неведомо: то ли его забросит еще выше, то ли просто скроет под водой.

Под давлением воды, все глубже насаживавшей разбитую каравеллу на скалы, надрывно скрипели огромные бревна. Я решил не терять понапрасну время и быстро двинулся к корме, держась одной рукой за поручни и внимательно осматриваясь по сторонам. На палубе ни осталось ничего, кроме того, что было к ней прибито или привязано, и я пришел к выводу, что людей тоже смыло за борт. В поисках выживших я несколько минут обшаривал взглядом берег, но не обнаружил ни фигур в лохмотьях, ни признаков движения, ни каких-либо сигналов. Из всей команды Тумана, составлявшей две сотни человек, я нашел тело лишь одного-единственного моряка, плававшее лицом вниз прямо внутри корабля, — его мокрая куртка набрала воздуха и не давала трупу утонуть. Это был авианец. Длинные волосы и коричневые крылья несчастного, словно водоросли, покачивались на поверхности воды. Надеясь обнаружить еще хоть кого-нибудь, я вновь оглядел окружавшие корабль острые рифы, но взор натыкался лишь на обрывки ткани, застрявшие между камней, — это могли быть как трупы, так и просто куски парусов.

Все, что Туман забрал из поместья Перегрин, исчезло. Остались только хлопья пены и хмурые волны, бившиеся о скалы.

— Куда же ты дел все эти вещи? — произнес я вслух.

А потом у меня перехватило дыхание, потому что я увидел Волнореза.

Его тело было привязано к штурвалу веревками, проходившими под мышками и вокруг живота. Голова уткнулась в стекло компаса. Длинные волосы Тумана смерзлись в косички и, сверкая кристаллами льда, лежали у него на плечах. С трудом сохраняя равновесие на скользкой, накренившейся палубе, я подошел ближе. Компас заклинило, и стрелка вместо севера указывала на юго-восток.

Коренастое тело Волнореза примерзло к штурвалу, его руки безвольно болтались по бокам. Лицо Морехода было каким-то белесым и все покрыто порезами. Широко открытые глаза остекленели. Он был весь покрыт льдом.

Затвердев, кожа Тумана стала похожа на мрамор. Складки одежды отяжелели от застывшей воды, а смерзшиеся бинты по-прежнему туго обтягивали его ребра. Кинжал, как обычно, висел на боку, его рукоять призывно блестела. Сорочка цвета слоновой кости примерзла к мускулистому торсу Морехода и напоминала вторую кожу. В какой-то момент мне показалось, что я смотрю на великолепно выполненную каменную статую.

Среди авианцев не было никого выносливее Тумана, но как даже он решился повести свой корабль сквозь шторм, одевшись только в тонкую рубашку и хлопчатобумажные штаны? Я еще раз очень внимательно оглядел палубу. Его куртка и плащ, скрученные в большой ком, были примотаны к основанию грот-мачты.

В леденящей душу тишине этого маленького мира внезапно пошел мягкий, пушистый снег. Снежинки с тихим шипением исчезали, касаясь морской воды.

Волнорез снял с себя всю теплую одежду и привязал ее к мачте. Зачем? Я раздвинул складки плаща и увидел белое как мел лицо Сиан. Присев на корточки, я приложил ладонь к сине-серым губам девочки и с облегчением почувствовал слабое тепло ее дыхания. Она была жива.

— Сиан? Сиан, крошка моя? Ты должна помнить меня. Ты слышишь?

Я обеими руками потер ее щеки в надежде хоть немного согреть, но быстро понял всю бессмысленность своих действий, ибо был наверняка почти таким же холодным, как примерзший к штурвалу Туман. Аккуратно перепиливая толстую веревку своим мечом, я, не замолкая ни на секунду, подбадривал ее какой-то глупой болтовней:

— Маленькая моя, не бойся, все будет хорошо. Продержись еще немного, и я отнесу тебя обратно на берег.

Правда, для этого нам придется немного пролететь по воздуху. Я приподнял девочку. Она была слишком тяжела.

Чтобы избавиться от лишнего веса, я извлек Сиан из ее кокона. Туман бережно завернул девочку в свою толстую моряцкую куртку, затем в плащ, под которым я еще обнаружил слой изорванной парусины, и только потом — ее пальтишко. Нежно-сиреневое платье Сиан было подвязано пояском с кисточками из разноцветных перьев. Ноги ее, однако, были босыми и грязными.

Я отстегнул ножны и с помощью ремня крепко примотал Сиан к груди. Затем я дополнительно обвязал нас ее забавным пояском. Меч я пристроил на спине мелсду крыльев.

Никогда в жизни я не пытался поднять в воздух такой груз, который можно было хотя бы отдаленно сравнить с весом восьмилетнего ребенка. Вот пачку писем — это пожалуйста. То, что я задумал сейчас, — безнадежно. Так, главное — не паниковать. Тянуть вниз будет ужасно. Именно на это и будут уходить все мои силы. Значит, взмахи крыльев должны быть размеренными. Я не позволю себе обращать внимания на боль, а буду медленно, но верно продвигаться вперед. А еще я не стану садиться на чертов пирс и приземлюсь прямо в деревне. О Боже, мой полет до гавани займет целую вечность.