Дженни Вурц - Проклятие Деш-Тира

Смущенный результатами своих усилий и привыкший к тому, что шитье — это удел женщин, Лизаэр натянуто рассмеялся:

— Если эти, как ты их назвал, рюши уберегут меня от холода, то мне все равно, на кого я буду похож.

Дакар зачерпнул ложку соуса на пробу, облизал губы и опять принялся помешивать в котле черпаком.

— Не лепи стежки так плотно. И так видно, что тебя это занятие бесит.

Не находя ответных слов, Лизаэр обрадовался, когда в разговор вмешался Аритон.

— Не злорадствуй, — посоветовал он Безумному Пророку. — Принцы не могут позволить себе носить рваную или протершуюся до дыр одежду.

Это был неприкрытый намек на видавший виды плащ Дакара. Пророк промолчал, зло сверкая на братьев глазами.

— Если ты ничего не имеешь против парусного шва, я могу помочь, — сказал Аритон, обращаясь к брату.

Обрадованный Лизаэр послушно отдал ему иголку и рубашку. Наверное, благодарность, какую он сейчас испытывал к Аритону, была способна растопить самое ледяное сердце. Дакару он сказал без всякой злобы:

— Ну что, Фаленит опять оставил тебя в дураках? Помнится, кто-то обещал, что после Альтейнской башни Аритон покажет характер. Сдается мне, что ты изобрел эту лживую уловку, боясь, как бы тебе не влетело за свою выходку, когда ты вломился нас будить.

Пыл Дакара сразу же угас. Не склонный сознаваться, что это его предсказание не сбылось, он навис над котлом, точно нахохлившаяся клуша.

— Подожди, — процедил он сквозь зубы, поглядывая исподлобья на улыбающегося светловолосого принца. — Посмотрим, что твой братец запоет, когда мы доберемся до Итамона.

На шестой день пути холмы Даон Рамона преобразились: теперь вместо валунов их вершины густо покрывал вереск. Долины, изобилующие высохшими оврагами и голыми ветвями кустарников, наполнял еще более густой туман, сильнее, чем прежде, ограничивающий видимость. Возможно, когда-то с этих холмов открывался захватывающий вид, но Деш-Тир окрасил все в мрачные серые тона. Только ветры продолжали дуть все с той же неугомонностью, став еще холоднее. Лошади оставляли лигу за лигой, но путники по-прежнему видели лишь оленей, шкуры которых были серыми Подстать цветовой гамме этих мест. В тумане мелькали тени, иногда доносились хриплые крики ястребов, высматривающих добычу.

Лошади отощали, ибо бурая трава была им не по вкусу, и их приходилось кормить зерном. Лизаэр уже с трудом переносил оленину, но ни словом не обмолвился об этом своему брату, который делил время, свободное от седла, между охотой и лирантой. Дакар, как обычно, тяжело переживал вынужденную трезвость и при каждом удобном случае начинал сетовать на отсутствие эля.

Асандир почти не вступал в разговоры, став опять неприступным, как скала.

Чем меньше лиг отделяло их от сердца Даон Рамона, тем реже Асандир подтрунивал над своим учеником. Для Лизаэра это было недобрым знаком. От его внимания не укрылось, что с определенного момента нытье и сетования Безумного Пророка прекратились. Став более восприимчивым к мелочам и оттенкам, Лизаэр следил, не появится ли что-то, что повлияет и на Аритона, приведя его в замешательство.

Но уже выпал снег, и день начал понемногу прибывать, а Аритон так и не оправдывал опасений Дакара и не впадал в мрачное настроение. Повелитель Теней дружелюбным тоном задавал вопросы Асандиру и часами разглядывал стволы деревьев, покрытые ледяной коркой. Он смотрел на заиндевелые кусты и белые склоны холмов так, словно перед его магическим взором разворачивались чудеса.

— Риатанцы, — шепнул однажды Аритон, поймав недоуменный взгляд Лизаэра. — Когда-то они скакали по этим холмам и на цветущих лугах рождали потомство. Даже сейчас можно уловить отблеск тайны, связанной с ними.

Удивленный таким ответом, Лизаэр долго и пристально всматривался в окрестности. Нежданная оттепель превратила дорогу в слякотное месиво. По склонам текли ручейки, чем-то похожие на обрывки старой мокрой пеньки. Куда ни посмотришь — везде все тот же серый пейзаж и никаких следов человеческого жилья.

Дакар, сидевший на козлах повозки, вытянул пятнистую кобылу поводьями по мокрой спине и заставил ее двигаться вровень с гнедым конем Лизаэра. Похожий из-за намокшей одежды на огромный кочан капусты, пророк презрительно усмехнулся и, перекрывая грохот колес, сказал:

— Смотри не глазами. Постарайся это ощутить.

— Что именно? — спросил Лизаэр, перестав скрывать досаду. — Каждое утро я просыпаюсь с ощущением, что чьи-то глаза уставлены мне в спину. Вечером, стоит мне отойти на шаг от костра, меня пробирает холод, никак не связанный ни с ветром, ни с морозом. Мне пусто и неуютно в этих местах, вот и все.

— То-то и оно. — Дакар надул щеки и самодовольно усмехнулся. — Асандир с Аритоном наслаждаются картинами прошлого, когда в этой глухомани была совсем другая жизнь. Но ты, подозреваю, как и я, предпочел бы сейчас сидеть в людной таверне за кружкой эля.

Нельзя сказать, чтобы Лизаэр до конца разделял чувства Дакара, но сейчас он действительно обрадовался бы встрече с любыми людьми — только бы избавиться от воспоминаний, терзавших его душу. За каждым поворотом дороги, за каждым чахлым кустом ему чудилась фигура его невесты, оставшейся в далеком Дасен Элюре. Лизаэр видел ее заплаканные глаза, ее руки, с мольбой протянутые к нему. Он вспоминал счастливые дни на Южном острове, когда с моря дул ветерок, игравший ее медно-рыжими волосами. В ушах принца и сейчас звенел ее смех, заставляя сердце сжиматься от муки. Никакая преданность благородным целям не могла ослабить в Лизаэре тоску по дому, вновь обострившуюся в этих унылых и безжизненных местах. Гордость не позволяла ему говорить о своих страданиях, и, если бы не слова Безумного Пророка, он и не догадался бы, что его подавленное состояние может быть вызвано какими-то внешними причинами.

В полдень путники остановились, чтобы наскоро перекусить возле источника, вода которого с шумом била из расщелины в молочно-белой кварцевой скале, образуя небольшой пруд. Место это выглядело серым пятном на белом фоне. По берегам пруд окаймляли сухие заросли шиповника.

Аритон, посланный к пруду пополнить запасы воды, вернулся бледный и встревоженный.

— Вы же могли меня предупредить, — обрушился он на Асандира.

Голос его звучал резко; чувствовалось, что ему не до учтивости.

Асандир молча принял у него из рук мокрые бурдюки и уложил их в повозку. Потом обратил холодный взгляд на Лизаэра, изумленно наблюдавшего за этой сценой.

— Во времена восстания сюда приволокли кентавра и жестоко издевались над ним. Там, где на землю пролилась его кровь, мох не растет до сих пор. В память о его гибели солнечные дети сложили песнь скорби, она и сегодня звучит в порывах ветра, и каждый, кто обладает достаточной восприимчивостью, ее слышит.