Полина Копылова - Летописи Святых земель

– Не волнуйтесь, Ниссагль сделал это достаточно быстро. Одной ночи хватило. И пары измочаленных плеток. – Губы Беатрикс искривились в саркастической усмешке:

– А родственникам, думаю, предстоит с ним встретиться на том же эшафоте. Так что перед лицом смерти он один не окажется. Вы со страху так засиделись по своим гнездам, что проворонили последние новости. Ниссагль арестовал многих Кронов, почти всех мужчин, за нарушение указа о запрете держать в доме Хартию Воли. Помните такую? Вот Аргаред должен бы хорошо ее помнить. У них, согласно докладу, полно в доме этой мерзости в черновиках и копиях, и еще другой крамолы не счесть. Так что, Эмарк… продолжая вашу мысль о двух племенах и совмещении их обычаев… Похвальное, что и говорить, намерение, но дело в том, что у королей обычаев не бывает. Обычаи бывают у подданных. А короли, к вашему сведению, правят лишь по собственному разумению. Так что простите меня… – она развела руками, – я не обязана прислушиваться к вашим требованиям. С вашего позволения, аудиенция окончена.

Магнаты поднялись.

– Можете не кланяться. Вы ведь не подданные. Вы Высокие Этарет. Знаю, что кланяться человеку вы не способны – у вас сразу начинает болеть шея. Ходите уж прямо. Только смотрите – я терплю-терплю и начну эту хворь лечить – веревкой или топором. У меня уже и лекари наняты.

После их ухода она подошла к окну, посмотрела на реку. Победа не доставила ей удовольствия. «Скоты, – думала она об ушедших, глядя, как возятся на барже грузчики, – сами-то хороши, сволочи. Такие же люди, как и все. Люди. Мои люди. – Ей вдруг стало жалко себя, и глухо ворчавшая совесть умолкла окончательно. – Все они – мои люди. Но своих-то я в обиду не дам».

На площадях Хаара раздался, глуша все, безрадостный вой рогов, и когда он отзвучал, герольдами было объявлено, что по истечении часа в Старом Городе, на площади Огайль, казнят преступника Этери Крона, обвиненного и признавшегося в покушении на жизнь королевы и непреднамеренном убийстве ее жениха Эккегарда Варграна. Толпы народа, сметая все на своем пути, ринулись на Огайль и за полчаса так ее запрудили, что шагу нельзя было ступить – толпу колыхало туда и обратно от сбитого возле стены широкого и высокого помоста к устью улицы Короны.

А люди текли и текли по Плавучему мосту, по открытой Большой Галерее через саму Цитадель, переправлялись на лодках, обсели паромы – чисто мухи на падаль слетались. В толпе царила какая-то добродушная сплоченность – никто не лаялся, не поднимал шума из-за толчков и отдавленных ног, – как будто должно было случиться то, чего давно уже ждали, на что из поколения в поколение надеялись.

С улицы Короны вдруг побежали, расталкивая толпившихся зевак, ландскнехты, потом с грохотом промчались на рысях конники, расчистив проезд до эшафота. Толпа охнула, подаваясь назад. Тихо цокали маленькими копытами, кивали оперенными головами раззолоченные дворцовые кони.

– Шапки долой! – прозвучал зычный клич. На площадь въехала королева.

Конь ее шел тихой иноходью, на голову ему была надета монструозная золоченая маска, изображавшая череп рогатого ящера. Крупные фестоны попоны спускались с шеи и достигали копыт – конь в этом наряде казался ненастоящим. Копыта его поблескивали золочеными накладками.

Беатрикс откинулась в высоком седле. Изрезанный крупными зубцами конец покрывала, спускаясь с ее шляпы, дважды обвивал голую шею, точно черно-золотой хвост змея, и сверкающе-мрачным потоком ниспадал до стремян. Широкие рукава, сцепленные на спине зажимом, напоминали грузные сложенные крылья и заменяли мантию. Она проехала вперед, мельком улыбнувшись толпе. Свита окружала ее, в свою очередь окруженная двойным кольцом охраны.

Через некоторое время отдаленный шум послышался с улицы Возмездия. Солдаты появились и оттуда. Это были черные ландскнехты Сервайра; перед ними расступались молча, с боязливой и немой почтительностью.

Сначала проехали черные рейтары, они влились в шеренги оцепления возле эшафота. Внезапно настала тишина, в которой явственно различался неслышный прежде скрип и звон амуниции. Потом в окружении четырех офицеров проехал маленький, пышно разодетый всадник на рослом жеребце. На всаднике была высокая шапка с плюмажем и блестящей большой пряжкой, еще более вытянувшая узкое недоброе лицо. Гирша Ниссагля узнали и зашептались.

И вот показалась тяжелая и длинная Ломовая телега, выкрашенная в черный цвет, у нее было шесть колес, и везли ее две толстозадые пятнистые лошади, крытые куцыми алыми попонами. Подручные палача, затянутые в черное, стояли на запятках. Осужденный сидел, неестественно выпрямившись – его локти были прикручены к скамье. А сбоку, поигрывая вожжами, поводя плечами под пелериной из алого сукна, шел палач Хаара, и в щелях маски счастливым бешенством пылали его бледные глаза.

Одновременно с гулким ударом меди он осадил лошадей у ступеней на эшафот. Высоко на белой стене трубачи вскинули трубы. Ветер относил в сторону чиновничьи черно-белые мантии. На помост поднялись законоведы Тайной Канцелярии и Ниссагль. Следом – палачи. Потом двое солдат, вспрыгнув на телегу, отвязали Этери и под локти взвели его на лестницу он был недоумевающе-покорен, словно все это делалось не с ним, и не поднимал растрепанной золотистой головы.

Тяжелое молчание все сильнее наваливалось на площадь. Ниссагль развернул свиток с болтающейся печатью. Голос его врезался в тишину, как тусклая секира.

«Именем ее величества королевы Эмандской Беатрикс…»

Люди заворчали с глухим одобрением, слушая приговор. Для пущей наглядности в приговоре было подробно описано действие яда, и ужаснувшиеся горожане излечились от последних остатков жалости. Проклятия доносились даже из прилегающих к площади проулков, куда слова Ниссагля долетали через множество уст уже приукрашенными. Ниссагль уловил момент, завершил чтение и дал народу излить свои чувства.

Это была не радость и не злорадство черни, а какое-то свирепое очищение от суеверного страха, связанного с именем Этарет. Словно разорвался стиснутый вековой круг – не чувствуя себя в силах выразить это словами или смехом, люди разразились бессвязным ревом, исступленно вопили, колотя друг друга кулаками по спинам и плечам.

– Исполняйте, мастер!

Толпу швырнуло вперед в едином порыве.

– Исполняй, мастер! – заорали сотни глоток, словно желали передать свою силу и ярость детине в красном оплечье.

Канц вырвал трепещущего Этери из рук ландскнехтов и тряхнул над краем помоста, словно ветошку на распродаже. Сказывался опыт лицедея в его нахрапистых, азартных ухватках. Толпа завороженно, со всхлипами, ахами и охами, следила за каждым его движением. Солдаты возле эшафота тихонько застучали палками по натянутой на бочку коже…