Полина Копылова - Летописи Святых земель

– Ну, расскажи мне, мы не поговорили вчера, – попросила она.

Алли с трудом отвел глаза от нечетких в воде контуров ее тела и без особой охоты принялся, пытаясь не столько для женщины, сколько для себя самого выставить вчерашнее преступление молодецкой безделицей.

– Ну, сначала все шло как по писаному. Он слипся с девчонкой, она ему приглянулась. После этого самого спустился с ней в залу передохнуть. Тогда-то я Иорта на них и науськал. Тот потребовал девчонку себе. Наш короленок ни в какую. Взвился под потолок и залепил ему пощечину. Тут они и сцепились. Вся толпа, понятно, кинулась разнимать. Я туда же. Как он короля за какой-то миг истыкал своим ножом – это не передать. Можно было даже ядом не мазать. Только он собрался вылезти из свалки и улепетнуть, я и подоспел. Развалил миленку глотку от уха до уха, даже не ожидал от себя такой ловкости. Все сцепились, орут, хоть бы кто чего заметил. Под шумок я и девчонку пришпилил к креслу – могла ведь ляпнуть, что это я ее с королем свел, да и мало ли о чем они рассуждали в постели? А знаешь, чем Иорт допек твоего благоверного? Сказал, что он маленький щенок и для такой девицы у него нет подходящего клыка. А про себя сказал, что его собственный клык в ожидании так вырос, что, того и гляди, прорвет штаны.

Женщина деланно хохотнула:

– Надо же, какие остроумные у тебя приятели.

Посвященная во все тайны королевы камеристка хихикала в кулак. Даже сознание причастности к убийству не могло подавить ее природной смешливости, проявлявшейся особенно при произнесении непристойностей.

За «черной» дверью, ведущей во внешние покои (другая вела в опочивальню), послышались шаги. Хена подавила смех и встала наготове с простыней. В дверь заглянул очень маленький паж, которого по молодости в преступление не посвятили, но зато он знал (и молчал) про некоторые особенности поведения своей госпожи королевы, в частности про ее манеру мыться при близких друзьях.

Молчание его объяснялось тем, что он был вилланским сыном, взятым в пажи королевы за сиротство и хорошенькое личико. Ему было семь лет. Отца его в свое время повесил за строптивость дворянин-землевладелец. Мать однажды пошла в подлесок собирать заячью капусту для похлебки и столкнулась с рыцарской охотой. А поскольку охотникам в тот день не посчастливилось загнать кабана, они утолили досаду на свой лад – труп изнасилованной женщины нашли насаженным на кол с вырезанной на спине надписью «Твой последний дружок». Однажды сиротка рассказал эту историю всаднице в мужском костюме, которая попросила его вынести кусок хлеба, а он принес ей тарелку ягод. Потом спросила, где его родители, и он, перестав бояться и заметив, что она сутулится от усталости, пригласил ее в белый домик под желтой соломенной крышей, на которой синели шары молодила, и предложил к ягодам воды, а потом, видя, что она все-таки еще голодна, вытащил из погреба полгоршочка козьего молока, оставленного для старшей сестры и ее грудного младенца. Взгляд незнакомки был невеселым и мягким, ему хотелось ее утешить.

– Твоя сестра умеет читать? – спросила она, доставая из черного ягдташа белый листок и обделанный в тростинку грифель.

– Учили.

И он уехал, сидя позади всадницы, а на столе осталась прижатая нетронутым горшочком с козьим молоком записка:

«Милая девушка, я не оставляю вам сейчас денег, потому что не хочу, чтоб вы думали, будто я купила вашего братца. Он сам со мной поехал, и верьте, я о нем позабочусь, а он – о вас, как это пристало мужчине и брату.

Беапгрикс, королева Эманда».

Теперь этот паж заглядывал в приоткрытую дверь и говорил:

– Ваше величество, там к вам магнат Окер Аргаред… Ой, он уже здесь…

– Ваше величество, я прошу прощения, – перекрыл лепет мальчика властный голос Аргареда. Он стоял за дверью, чтобы не смущать королеву.

– Ай! – смятенно взвизгнула Беатрикс, захваченная врасплох его вторжением и совершенно неготовая к тому, что, как она догадывалась, может ей сказать магнат. – Хена, быстренько простыню! Энвикко, да убирайся же вон! – перешла она на сиплый шепот, и фаворит улизнул в дверь спальни. Хена кротко отступила к косяку и сложила руки на животе.

Аргаред вошел стремительно, пряча неприязненное смущение. Взору его предстала величаво плавающая в зеленоватой курящейся воде королева. Голова ее была откинута на красный кожаный валик с узорами, на лице застыла маска изумленного негодования. Простыня белесым коконом окутывала ее тонкое тело от подбородка до пят.

«И этой, здесь, я должен говорить?!» На миг в его памяти выступила темная спальня, низко спущенное в изножье пыльное брюхо балдахина с поредевшей бахромой – и глаза короля, исстрадавшиеся, сухие, молящие. Потом обездвиженное горем лицо дочери.

– Что вам угодно, господин Аргаред?

Вздрогнув, он посмотрел в ее раздраженное, румяное от тепла, небрежно обвитое лохматыми косами лицо сытой человеческой сучки. Опустился на одно колено и, глядя исподлобья, сказал своему отражению в близкой воде:

– Ваше величество, я вам принес чрезвычайно печальную новость. Король, супруг ваш, этой ночью был ранен и ныне находится в плачевном состоянии. Я бы настоятельно просил вас немедля отбыть к нему в Хаар.

По отражению угрюмого лица прошли волны, и он понял, что королева вздрогнула.

Глаза Беатрикс медленно расширились, лицо побелело. Секунду она немо открывала рот, потом низким медленным голосом спросила:

– К-как ранен?

– Кинжалом в грудь.

– Кто?..

– Неизвестно, ваше величество.

Наступила пауза. Бледная от испуга женщина и коленопреклоненный вельможа вглядывались друг в друга – он хмуро, почти презрительно, она пристально, стараясь понять, что же там произошло в действительности. Но по сумрачному взору Аргареда она ничего не могла угадать.

Лицо ее напряглось, оставаясь все таким же бледным. Снова тупо заныло в животе. Нужна была передышка.

– Отвернитесь, я пойду одеваться, – сказала она упавшим голосом, неуверенно поднимаясь из ванны. Кожаный валик с тихим плеском соскользнул и закачался на опустевшей воде.

Беатрикс взбежала по лесенке в холодную душистую спальню. Алли возлежал на полу с умильно воркующей Хеной и едва успел встать при появлении королевы…

Подскочившая Беатрикс со сдавленным нечленораздельным воплем ярости врезала ему такую пощечину, что он едва устоял на ногах.

– Сукино отродье! Вонючий недоносок! Трепло поганое! – Она брызгала слюной ему в лицо, шипя со свистом эти ругательства. Он не успел вставить и полслова, как получил пощечину по другой щеке. – Я с тебя шкуру сниму! Я раздавлю твою паршивую башку, и выпущу все дерьмо из твоих прокисших яиц! Я… Вот тебе! – Третий удар был направлен в причинное место, и фаворит, вскрикнув, скорчился у ее ног. Она раза два остервенело пнула его, норовя попасть побольнее, и, избывая остатки ярости, топнула мокрой пяткой по ковру. Потом стала поспешно снимать остывающую простыню.