Леонида Подвойская - Предтечи зверя. Максим

– Когда я был в твоем возрасте и рвался в училище, отец, не твой дед, рассказал мне про Карибский кризис, и как это было страшно. Когда впервые под их самолёты подвесили атомные бомбы, и они в кабинах ждали сигнала. И знаешь, что было самое страшное? Нет, не погибнуть, к этому он был готов. Сбросить эту смерть. Цель у них была - портовый город в Италии. Вроде, как по стоянке натовского флота. Но ты же знаешь, что такое термояд. Города бы не осталось. А там в кроватках спали такие же малые дети, как у наших лётчиков, и такие же женщины, и такие же старики, в общем, миллион мирных жителей. Вот это был ужас. И было понятно, что также ударят по нам. И уцелеть, вернуться сюда, на такое же атомное пепелище, тоже был ужас. Поэтому, когда всё обошлось, ох и напились же они!

– А ты бы смог, папа? - поинтересовался Максим у отца после такого рассказа.

– Если бы не смог, пошёл бы в гражданскую авиацию. А ты подумай.

– Это же война, правда? И в ней всегда случайно гибло гражданское население.

– Знаешь, твой дед застал ещё пикировщиков - ну которые на пикирующих бомбёрах воевали. Вот кто бил только по военным целям. По конкретным врагам. Хотя в глаза их не видели и личной вражды к ним не имели. Вот кому можно позавидовать. Хотя и они порой ошибались.

– Вот и я сегодня, папа. По конкретным врагам, - начал успокаиваться Максим. Враги же. И никого из посторонних не зацепил. Холера говорил, там никого из " чужих " не должно быть. А вдруг? Нет. Не должно.

Несколько придя в себя, подросток медленно побрёл домой, добрался до пустой гулкой квартиры и завалился спать на оставленной раскладушке. Больше его здесь решительно ничего не держало. - Загляну к маме и уезжаю, - решил он, проваливаясь в сон, больше похожий на беспамятство.

А потом был удивительный вечер. Настя организовала и привела всех. Ну, почти всех на свое, как она выразилась, воскресение. "Анастасия - воскресшая. Вот и я дождалась". Одноклассники быстро организовали всё- от стульев до рюмок и магнитофона. Максим лишь метнулся в магазин за хорошим вином фруктами. Он был неправ - прощались с ним ребята хорошо, искренне. Трогательно было смотреть и на смущающуюся теперь от всеобщего внимания Наталью, - губка встала на место и лицо стало прехорошеньким. Одной ей теперь оставаться не приходилось. За накрытым всем миром столом говорили хорошие слова и вроде, никто не кривил душой. Вспоминали интересные, трогательные или смешные эпизоды из школьной жизни.

– Ты молодец, что вылечил Стервозу, - как всем известный факт прокомментировал Ванятка. - Хоть и попила она нам кровушки, но мы тоже были хороши, а?

– Ребята, дайте сказать - ворвался в разговор Кот. - Мы долго с Максом враждовали. По ерунде всё- таки. Но знаете что? Он мировой парень. Ты мировой парень. Тогда в походе… - Он протянул Максиму руку и крепко пожал протянутую навстречу.

– Жаль, Серого нет, - вырвалось у Максима.

– Да, разваливается наш восьмой - боевой. Серый, ты, вот, Косточка… Ребята, за всех нас, - поднял рюмку Пенчо.

– Я тоже скажу - поднялась долго молчавшая Мышка. - Я, Макс, знаю, наверное, больше всех остальных. С начала. С больницы, да? Вы знаете, что те, кто нашу Светку уже почти все на том свете?

– Не надо, Тань, рано! - попросил Макс.

– Хорошо, не буду. А вы знаете, что кроме вот Наташки и Насти и ещё…гарнизонных… чем он ещё занимался? Вы чт,о ни газет ни читаете, ни новостей не смотрите?

– Тань, ну, не о том сегодня.

– Тогда просто спасибо. За вчера. За жизнь. И за всё, что было раньше - спасибо.

Ребята, а может, потанцуем? - растворил официоз Кот.

– Я буду ждать, буду ждать, буду ждать. Я тебя найду, найду, найду - как заклинание повторяла в танце Кнопка.

– Так говоришь, сон? - прищурив свои чудесные глаза, спросила Косточка.

– О чём ты? - деланно удивился Максим.

– Ладно, пусть будет сон, - вздохнула девушка.

С Натальей потанцевать не пришлось. Было видно, что в школе после каникул появятся две новые звезды и обе - бывшие Максимовы пациентки.

– Ну вот, а ты говорил " Не хлопайте дверью"… или что- то такое. Уже обижался на весь неблагодарный мир, - попрекнула Анастасия Макса, когда ватага разбрелась. - Ты представляешь, как я была на весь этот мир озлоблена? И вдруг появился ты - и вот. Слушай, я ни разу ещё с парнем не ходила ночью на речку. Пошли, а?

– Ну, теперь находишься. Отбою не будет.

– Но с тобой-то уже всё. Пошли- пошли - потянула она Макса из квартиры.

И была та же дамба. И те же соловьи. И те же цветы спали под лунным светом. И рядом шла красивая девушка. Им по- большому счету действительно воскрешенная к полноценной жизни девушка. Но на душе было только тепло. И немного грустно. Всё- таки "уходя, захлопни дверь"?

– Красота - то какая… Знаешь, что мне было уготовано? Где- то через годик начали бы резать. Сначала немножко - ступню. Потом еще немножко… И так, пока не достали бы ногу из этого… тазобедренного сустава… Максим, родненький, скажи, это правда - навсегда? Это не вернётся, - закинула девушка к нему голову.

– Нет - нет, что ты, - поспешил успокоить её Макс. - Хотя… вдруг остановился он.

– Что, что "хотя"? Ну, честно!

– Хотя, понимаешь, сколько времени - то прошло с первого случая? Всего ничего.

– Это с Пушкарихой?

– Но во втором случае делали анализы и ничего, понимаешь, ничего от болезни не осталось.

– Это со Стервозой?

– А в третий раз анализы и обследование делали в столице… И тоже - никаких следов болезни. Поэтому, думаю, что…

– Ты становишься таким, важным, таким рассудительным… "Думаю", "Хотя" - улыбнулась девушка. Нет, чтобы… Одной тут танец жуков устраивал, другой - танец цветов, а мне - успокоительное?

– Просто тоскливо. Уезжаю…

– И привык ко мне, как к калечке, правда?

– Ну зачем ты так.

– Я всё понимаю, Макс. Ладно, пошли домой. Ничего, там, вдали, отвыкнешь. Я подожду.

Могилка была недавно ухоженной и усыпанной цветами.

– Папа, - понял Макс, усаживаясь на низенькую скамеечку. Он долго всматривался в дорогие черты, растворяемые в памяти временем и событиями. Затем осторожно, словно по лицу спящей, провел пальцами по камню. Но в отличие от живого лица гранит был холодным и этот холод ледышкой воткнулся в душу подростка. Он прижался к камню щекой и расплакался. Ещё более откровенно, чем тогда, на кухне.

– Ушла, ушла, ушла, - повторял он сквозь плач непонятное сейчас слово. Но он чувствовал своими странными, необъяснимыми им самим струнами - ушла. Было что- то теплое, что - то родное, мамкино вот здесь, на этом старом кладбище. Может, частичка её души? Или какой-то неведомый канал, соединяющий этот и тот мир? И по этой запретной лазейке удавалось маме передавать свое тепло, свою нерастраченную любовь? Или наоборот, нуждалась она там в любви и памяти отца и сына? А теперь - ушла. Не вынесла предательства отца? А заодно - и сына?