«ЕСЛИ» - ЖУРНАЛ «ЕСЛИ» №8 2007 г.

– Отрежу от тени Маласпино на два пальца в ширину. И даже больше, если ваш ответ меня удовлетворит.

– Спрашивайте.

– Как по-вашему, сьер Рутилиус говорит правду, утверждая, что ему ничего неизвестно о тени, которую вы гениально изобразили?

– Не тратьте время на лесть. Я вполне сознаю, на что способен. По-моему, говорить правду в интересах Рутилиуса. К чему обманывать того, кого нанял?

Даже весьма откровенный глагол «нанять» не обидел Астольфо.

– Дело в том, что торговля тенями – дело неверное и неизбежно связано с мошенничеством. Имеются ли у вас предположения, откуда взялась эта тень?

– Давайте оставим прописные истины, – резко бросил Петриниус. – Простое наблюдение за объектом сказало мне многое. Он прошел через несколько рук, прежде чем оказался у Рутилиуса: объект совершенно свеж, не загрязнен и без следов износа; характер вполне определенный и ясный. Я считаю, что вор отдал его посреднику, имея в виду именно Рутилиуса в качестве единственного покупателя.

– Тот, кто украл тень, не был вором по призванию, иначе посредник, желая защитить себя, узнал бы от него имя той, которая ее отбросила.

– Разумеется, разумеется, – нетерпеливо отмахнулся Петриниус. – Это предполагает также, что цена, полученная посредником, и тень, которую тот сохранил для себя, были для вора менее важны, чем необходимость избавиться от нее.

– Но не из страха, поскольку тень принадлежала молодой женщине, и она вряд ли могла причинить ему зло.

– Если только не имела любовника, брата или другого покровителя, который стал бы преследовать похитителя.

Астольфо кивнул.

– И все же…

– И все же, прошло достаточно времени, но никто не появился. И я подозреваю, что девушка могла быть парией или сиротой.

– Возможно, рабыней?

– Разве это неуклюжая деревенская простушка? Разве это деревенщина, как твой ученик? – бросил Петриниус, пренебрежительно махнув рукой в мою сторону. – Своей грацией она обязана не только природе. Ее долго и тщательно обучали и воспитывали.

– Я тоже так подумал.

– Ты заранее знал все, что я скажу. Или позвал меня, просто чтобы позлить? Веди к столу. Я наемся досыта и удалюсь.

– Мы скоро поужинаем бараниной со спаржей и шпинатом, – пообещал Астольфо. – Повар позовет, когда все будет готово. Обещаю, вы не пожалеете о его медлительности.

– Даже самый вкусный обед всего лишь топливо для телесной жаровни, – изрек Петриниус, впервые глядя прямо мне в лицо.

Только сейчас я заметил, что глаза у него разного цвета: левый – мутно-серый, правый – ярко-синий.

– Интересно, сумел ли этот приятель усвоить разницу между бараньим рагу и овсяной соломой? По-моему, Астольфо, он плохо подходит для твоих махинаций.

– О, Фолко совсем не плох. Ему требуется всего лишь небольшая шлифовка.

– Сбрую мула можно надраить, но веса самому мулу это не придаст.

– Скажите, сколько, по-вашему, весит хозяйка тени?

– Не более восьми стоунов. Она правша, хотя при ходьбе ступает с левой ноги. Кости рук и особенно ног узкие, подъем высокий. Способна на быстрые, резкие движения, но может долгое время оставаться неподвижной. Плечи почти прямые, как у солдата, и подчеркивают длинную, грациозную шею. А вот кисти рук для меня – загадка: иногда мне кажется, что они слишком малы для ее тела, иногда, что слишком велики.

– Но как могли украсть ее тень? Насильно? При внезапном нападении? Или медленно и осторожно, усыпив ее бдительность?

– Только не насильно. И не постепенно. Контур не слишком резкий, но и не размытый.

– Я отрежу от тени Маласпино три пальца в ширину. И теперь, когда мы покончили с этой темой, расскажите о композиции своей фрески.

– В центре она будет темная, непроглядно темная. И тень негодяя, взятая у него перед повешением, добавит еще темноты. Вы ведь стояли на эшафоте рядом с Маласпино, верно? До меня дошли слухи.

– Поскольку все, кроме меня, уже мертвы, могу это подтвердить. Я подкупил одного из палачей, уговорив остаться дома. Надел его мантию и грязный капюшон. Он должен был связать ноги Маласпино, перед тем как наденут петлю, и я, встав на колени, отрезал тень прямо у носков его сапог. В жизни не видел подобной черноты. Злосчастный поэт Эдгардо подмешивал крошечные частицы в чернила, и его стихи становились все более мрачными и сардоническими.

– Вы имеете в виду стихотворение «Шанс»? «Склоняюсь перед демоном мира… Этот чудовищный властитель наполовину идиот, дикарь наполовину…»

– И другие строки, в которых он слишком строго судит наших современников…

– Думаю, он чересчур высокого мнения о себе, – отрезал Петриниус. – Пусть сочиняет, что хочет, я готов проглотить самую горькую пилюлю.

– Поскольку у вас такой хороший аппетит, идемте ужинать, – пригласил Астольфо. – Мой нос подсказывает, что блюда готовы. Заодно потолкуем еще о вашей великой фреске.

Петриниус, как оказалось, был не прочь поговорить о себе. Между бесчисленными кубками с вином и увесистыми кусками мяса Петриниус охотно распространялся о любимой работе. По мере того, как он все больше увлекался, названия менялись. Иногда он называл фреску «Триумфальный марш справедливости против мерзости жизни», в другой раз – «Священная ярость, или Смотрите, кто мы есть на самом деле». Работа была его местью истории и жизни, которую он считал скорее преступлением, чем бедствием.

– Многие, вглядевшись в фигуры на стене, узнают себя и станут гневно завывать от бессильной ярости!

– Ваш шедевр будет исполнен страсти.

– Да-да, именно страсти! – вскричал Петриниус с набитым ртом, плюясь крошками баранины. – Я вложу в него всю боль своего сердца, всю точность руки и глаза.

– Но разве ваше творчество не действует на прототипы? – спросил Астольфо. – Из того, что приходилось слышать о Манони, я понял одну вещь: его искусство настолько мощно, что, когда он испытывает недобрые чувства к оригиналу, тот действительно заболевает. Говорят, некоторые – даже смертельно.

– Ба! – фыркнул Петриниус, глотнув вина. – Все это сказки! Старушечьи суеверия. И я вовсе не уверен, что Манони заслужил столь высокую репутацию. Я могу показать вам слабые места в его лучших работах.

– Значит, это неправда, что творчество художника может повлиять на здоровье модели?

– Это неправда, хотя многие мои собратья предпочитают поддерживать эту легенду. Однако что касается теней, все верно. Так получается, что портрет тени может повлиять на ее внешность, в хорошем или плохом смысле.

– Понимаю. Наверное, на результат действует страсть, владеющая художником?

– Отчасти. Однако, я вижу, ты пытаешься выведать мои секреты? Спасибо, я больше не голоден, не страдаю от жажды и потому удаляюсь.

– Может, я сумею соблазнить тебя сладким вином с островов Солнечного сияния? Свежей дыней?