Сергей Юрьев - Вечность сумерек, вечность скитаний

Пора. Ключ уже греет ладонь, а в замочной скважине разгорается изумрудная звезда в три луча. И теперь остаётся лишь сказать себе: будь, что будет! В конце концов, именно отец сказал ей, как сюда попасть, а он не мог желать зла своей единственной дочери, своей последней надежде, что род ди Литтов не угаснет.

Рука, держащая ключ, сама потянулась к звезде в три луча, которая разгоралась всё ярче, как будто там, за дверью, полыхало холодное изумрудное пламя. Проснувшийся зай-грифон снова ткнулся носом в её спину, как будто подталкивая свою хозяйку к двери. Он прав – бессмысленно возвращаться назад, когда впереди призывным светом горит эта звезда. Ключ вошёл в замочную скважину без лязга и скрипа, и Ута, почти не прилагая усилий, повернула его на пол-оборота. Дверь мелко задрожала, и с неё начала осыпаться зелёная короста. Ута едва успела выдернуть ключ и зажать его в горсти, как бронзовые створки начали медленно раздвигаться, и изумрудное сияние ослепило её. Она закрыла глаза и шагнула вперёд, ничего не видя, и не слыша ничего, кроме частого дыхания зай-грифона за спиной. По ногам пробежала тёплая волна, и Ута, разлепив веки, обнаружила, что стоит по колено в изумрудном светящемся тумане, а перед ней возвышаются три полупрозрачных изваяния. Здесь всё было, как святилище на границе Серебряной долины, куда они ездили с отцом незадолго до вторжения горландцев. Наверное, тогда, предчувствуя скорую беду, лорд Робин отправился, чтобы принести жертвы богам. Тогда, прежде чем начался ритуал, две няньки вывели её из просторного зала, где так же, как и здесь, Тронн, владыка времени и судьбы, Гинна, царица жизни и смерти, Таккар, даритель радостей и скорбей, стояли величественно и безучастно.

Когда-то люди старались истребить всё, что могло напомнить им о владычестве альвов, их города были разрушены до основания, их книги летели в огонь, чудесные вазы из золота, серебра и бронзы отправлялись в плавильные печи вслед за рабскими ошейниками… Остались только дороги, прямые широкие и неподвластные даже времени, кладбища, к которым поначалу просто опасались приближаться, веря, что мёртвые альвы могут восстать из могил, если их потревожить. И ещё остались древние альвийские боги, которым бывшие рабы остались благодарны за то, что те отвернулись от поработителей.

Безбородый старик Тронн смотрел на свои ладони, читая начертанные на них пути судеб всех ныне живущих на земле; в кончиках губ прекрасной обнажённой Гинны таилась едва заметная улыбка – сейчас её лик был светел, но горе тому, кто увидит тёмный лик царицы жизни и смерти; вечно юный Таккар, давно уставший от чужих радостей и чужих скорбей, стоял между ними с закрытыми глазами, явно не желая видеть ничего такого, что происходит вне его сознания…

Однажды Хо, как бы невзначай сказал, что великое счастье людей состоит в том, что богам всё равно, как они живут и умирают, иначе судьба была бы слишком непреклонна, стёрлась бы грань между жизнью и смертью, а живые были бы беззащитны перед собственными радостями и скорбями. Слова непонятные и страшные, слова, которые, наверно, стоило бы забыть…

И что же теперь? Вместо сокровищницы в конце пути оказалось святилище, и, наверное, нельзя даже прикоснуться к россыпям самоцветов, которые лежат у подножий этих изваяний, которые кажутся живыми. Всё это, наверняка, жертвы, которые кто-то когда-то принёс богам, надеясь обрести лучшую судьбу, отдалить собственную смерть, поменять скорбь на радость. Нельзя забирать у богов то, что уже принадлежит им, иначе им может перестать быть всё равно…

Теперь, когда глаза окончательно привыкли к этому сиянию, который был сравним со светом солнечного дня, Ута заметила, что между ней и полупрозрачными изваяниями богов есть препятствие – каменная плита, похожая на надгробие, поднималась над изумрудным туманом, и на ней едва угадывалась полустёртая надпись. Казалось, здесь, кроме этой плиты, ничто не было подвластно времени – и изваяния, и жертвенные самоцветы, и гладкие стены из дымчатого мрамора – всё выглядело, как новенькое, и только от этой плиты веяло настоящей древностью.

"…их могущество было безмерным. Они сделали рабами людей. Они даже богов заставили подчиниться своей воле. Здесь лежит тайна, и не стоит тревожить её. Здесь лежит сила, что подчиняет себе богов. Здесь можно просить их обо всём, и они не смогут отказать. Здесь мольба становится приказом. Здесь за малую жертву становятся доступны великие блага. Принеси жертву и проси. Но не проси слишком многого – когда-нибудь они станут свободны. Бойся гнева богов…"

Едва различимое «вы» в начале – это всё, что осталось от слова «альвы»… "Альвы сделали рабами людей…" Значит, получается, что истребление альвов людьми – это месть богов?! Но требовать чего-то от них – значит, навлечь их гнев на себя или на своих потомков… Когда-нибудь они станут свободны… Принеси жертву и проси… Только что пожертвовать? Если бы знать заранее, что её здесь ожидало… Если бы знать…

Зажатый в горсти ключ стал вдруг обжигающе холодным, и Ута едва не выронил его, едва успев ухватиться за цепочку.

Боги смотрели на неё, даже Таккар распахнул глаза, и его зрачки, словно две чёрных луны медленно поднимались из-под нижних век.

Ключ… Они хотят, чтобы жертвой стал этот самый ключ. Чтобы никто и никогда не смог пройти в эту дверь и воспользоваться тем, что скрыто под камнем… Что ж, наверное, так и надо. Наверное, иначе и нельзя. И то, что горландцы осадили замок, и то, что род лордов Литта почти иссяк – наверное, тоже месть богов, месть за то, что когда-то Орлон, славный воин, истребивший альвов в этих краях, оставил этот ключ у себя, наверняка не однажды пользовался им. Он даже завещал своим потомкам силу порабощённых богов. И не надо ни о чём просить, и не стоит ждать благодарности… Надо просто уйти.

Ута почти без сожаления бросила ключ к подножью Тронна, старшего из богов, и он затерялся среди бесчисленных сверкающих камушков. Прощай, наследство Орлона ди Литта. Теперь оставалось рассчитывать только на себя, надеяться только на удачу и верить лишь тем, кто докажет свою верность.

И всё-таки – она здесь, жертва принесена, а неведомая сила, что скрыта под древней каменной плитой, ещё способна сделать её волю выше воли богов… Но не стоит ничего говорить – они, похоже, и так знают, чего она хочет, может быть, даже лучше, чем она сама. А теперь надо уходить. Уходить, не оглядываясь и ни о чём не жалея…

Но она всё-таки оглянулась, когда дверной проём остался позади, и бронзовые створки поползли навстречу друг другу. Гинна и Таккар уже растаяли, и там, где только что возвышались их полупрозрачные изваяния, остались лишь бледные силуэты, да и те таяли на глазах. Лишь Тронн, владыка времени и судьбы, оторвав взгляд от своих ладоней, смотрел ей вслед.