Михаил Пузанов - Перекресток: недопущенные ошибки

— Тебе что больше всего мешает поступать верно? Принцесса, ну говорили же уже об этом! Ты, кажется, запоминаешь только последнюю фразу, забывая все предыдущие. Толку-то тогда тебя чему-то учить. Что именно тебе мешает? Ответь мне, пожалуйста, правильно!

"Ого, да в его голосе уже слышится мольба. Ишь, как я его задела — прямо приятно. Ходят тут всякие невидимые задаваки, много о себе мнят. А я как-никак принцесса, у меня тоже чувство личного достоинства есть, которое топтать не позволю!".

— Ну, как ты там говорил? То что я пребываю в постоянном метании от логичности до эмоций. И все по крайностям.

Неведомый облегченно вздохнул. Про себя Элоранта домыслила, как человек с закрытым капюшоном лицом вознес глаза к небу и поблагодарил его хотя бы за такой подарок. Она уже даже привыкла, что может ощущать собеседника на расстоянии. Хотя, быть может, просто разыгралась богатая фантазия.

— Да, принцесса, верно. Научишься видеть целостный образ — научишься и удерживаться в одном состоянии долгое время. Кстати, этот разговор — тому пример. Уже полтора часа — и ни одной серьезной истерики.

— Да уж ладно, просто я сегодня добрая, — Кокетливо отозвалась девушка. Естественно, в ответ услышав хмыканье.

— А за старание, ответь мне еще на вопрос. Можно? — Последнее слово она сказала просто для порядка — все равно спросила бы. Неведомый, кажется, кивнул, но не ответил.

— Все равно спрошу. А есть те, кому надо еще больше понимать? Ну, вообще все — абсолютно. Вернее, чем больше — тем лучше? Такие есть? — Этот вопрос ее тоже издавна интересовал. Навязчивая идея: сколько вообще можно в мире понимать и принимать?

— Есть, пожалуй. Но мало. Больше понимать надо разве что тем, кого называют судьями или уравновешивающими крайности. Но такие чаще всего выкручиваются проще: сводят все проявления до темных и светлых, а потом их между собой регулируют. Из них способных работать со всеми силами по отдельности — единицы, и они отсюда ох как далеко теперь. Таких уже даже не судьями называют, а стабилизирующими или… Не важно! — Вдруг осекся неведомый. У Элоранты возникло стойкое ощущение, что собеседник чуть не сболтнул что-то совершенно лишнее и сидит где-то с потрясенным лицом. Видимо, не ожидал, что станет это рассказывать. Интересно…

— Может…

— Нет, не скажу. Вообще, зря я этот разговор затеял. Давай-ка дальше ты сама подумаешь над всем, а у меня еще дела есть. Счастливо, принцесса!

И неведомый просто сбежал. Зараза! И ничего-то из него лишнего не вытянешь: на все один ответ — думай сама. Придется ведь мозги напрягать — иначе опять злость придет. Да и как-то же надо определить, кто он такой на самом деле.

Что бы там ни говорил странный гость, свет оставлял у нее в душе неприятный осадок. Весь такой пушистый, подтянутый, аляпистый. Фу! С другой стороны, и к тьме особо не тянуло — радости-то, ходить и разрушать, что под руку попало. Так недолго и голову потерять, а голову свою Элоранта любила. Такую умную головенку еще поискать! Значит, остается либо мрак, либо вот это самое, которое он побоялся объяснять. А что! Мрак ей вполне подходит: менять по своему усмотрению все вокруг, подстраивать и подгребать под себя — приятно все-таки.

В этом месте размышлений ей стало как-то неуютно. Ну да, он, конечно, не это имел в виду и предостерегал по поводу смешения, пирамиды власти и прочих вещей. Но она же все-таки умная, уж удержится как-нибудь от большой глупости! А под себя что-нибудь перестроить… От такой идеи трудно отказаться. Должна же она получить что-то взамен утерянной империи.

— Значит, буду учиться менять! — Смело высказала итог размышлений принцесса. Ветер остался к ее раздумьям безучастным, продолжая трепать перепутанные на голове волосы. Стало еще холоднее, Элору даже разобрала дрожь, несмотря на теплую одежду, которую она незаметно стащила в какой-то из посещенных деревень. Что-то происходило не совсем так…

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Междумир, Змеиные врата.

Здесь никогда не светит солнце. Здесь никогда не наступает день. Далекие и зловещие горы освещены только сумрачным лунным светом. Однако и сама луна здесь светила неярко, потому что не отражает лучи светила, а излучала скупой и явно недостаточный для жизни свет. Весь междумир — будто жуткий лист бумаги, исчерченный тенями. Здесь нет направлений, нет верха и низа, востока и запада. Только тени, туман и свет луны, подвешенной где-то в середине мира. В междумире живут последние осколки древней силы истинной смерти и ее немногочисленные градации: в каждой неровности его поверхности, в каждом полусуществе, время от времени здесь появляющимся. Даже странно, как могут души перемещаться через этот мир, почему не тают, атакованные туманом.

Всем своим видом междумир напоминает о смерти, служащей естественным путем сюда. Он всегда пугает невольного посетителя, заставляет его мечтать о забвении в иной жизни — лишь бы только никогда не всплыли в памяти эти жуткие просторы, лишь бы не вспомнилась черно-синяя луна! Однако ничего на самом деле зловещего и страшного в Междумире не таится. Да, здесь царят темные краски, он будто пропитался ароматом разлагающейся материи, но и к сумраку можно привыкнуть. В выщербленных высоких горах этого мира кроется своя красота, грозная, но все же таинственная и по-своему утонченная. Ведь черно-белые портреты, подчас, содержат куда больше деталей и сильнее притягивают, нежели нелепые цветные картинки…

Немногие смогли бы провести в мире смерти долгий срок и не потерять себя. По земле здесь стелется вечный туман, неизбежно растворяющий в себе свет, тьму и всякие воспоминания о них. Не разделяя и не уничтожая, он стирает из реальности участки сознания, память существа. Возможно, именно по этой причине, однажды попав в него, на выходе ты уже не способен вспомнить что-либо из собственного прошлого. Либо же действует то самое желание: все что угодно, лишь бы не запомнить этого . С другой стороны, лишь междумир может навсегда избавить душу от самых тяжелых и горестных воспоминаний, от вечных укоров самому себе, от застывшей в сердце боли… Вот только единственному постоянному обитателю туманных земель мир в этом смысле не помог.

В этот, как обычно, темный час Шартарат обходил свои владения в волчьем обличии. Личина устрашающего, но благородного зверя нравилась ему более всех остальных. По природе своей, он так и остался вечным бродягой-одиночкой, сохранив в изорванной душе немногие добрые качества. Хотя большая ее часть оставалась также мертва, как сам междумир. Шартарат не таил злобы на обитателей внешних миров, не завидовал скромному или всеобъемлющему счастью некоторых из них, и все же страдал всякий раз, когда в его мир проникало что-то исключительно светлое и радостное. Это была тоскливая всепрощающая боль, которую можно выразить фразой: "будьте счастливы, раз уж вам это удалось — я мешать не стану, но и благословения не ждите. А от меня уйдите, скорее, уйдите!".